Гастролеры и фабрикант

– Хорошая работа, – похвалил друга Сева. – Да, вот еще что, ты узнал, домик этой Наталии Георгиевны на чье имя записан?

– Нет еще, – ответил Неофитов. – Сегодня собираюсь нанести визит нашему поддужному корешку Коле Постникову.

– Отлично. Не тяни с этим делом, – сказал Долгоруков. – Компроментаж на Феоктистова нам нужен полный, чтобы ему и правда реальные срока грозили. И он бы это понимал…

– Хорошо, – ответил Африканыч. – Уже иду…

* * *

Николай Николаевич пребывал в блаженстве.

Вчерашний вечер все не выходил из головы: новая мамзелька-сиротка в заведении Жозефины и впрямь оказалась совершеннейшим чудом. Она была молода, крепка и пахла яблоками. Вернее, свежестью только что сорванного с ветки плода, разрезанного пополам. Когда она улыбалась, то вместе с белыми влажными зубками обнажалась полоска розовой десны, в которую хотелось немедля впиться долгим и страстным поцелуем.

А ее фигура! Это было совершенство. Ее формы абсолютно не имели острых углов, столь свойственных юным девицам, хотя возраст ее (чего уж тут скрывать) еще не достиг совершеннолетия. Когда городской секретарь раздевал ее, то части тела девушки, обнажаясь, манили к себе доступностью и нежной белизной. А когда она, переступив через упавшие к ее ступням розовые панталоны с кружавчиками, обернулась с призывной улыбкой к Постникову, то он просто застыл в созерцании столь неотразимого благолепия.

– Ну что, начнем? – ангельским голоском пропела девица и принялась раздевать Постникова, нежно прикасаясь своими прохладными пальчиками то к груди Николая Николаевича, то к его ногам…

Надо признать, что Постников едва не потерял сознание. Боже, как было сладко! И такой у нее был взгляд, сводящий с ума! Полный вожделения и порока. И какой-то девичьей невинности. Все это уносило Николая Николаевича в такие заоблачные дали, откуда, казалось, не было возврата. Да, собственно, и не хотелось возвращаться.

Как она была порочна! Когда Постников вошел в нее, она томно выдохнула и обхватила своими ножками его бедра. И стала то приподниматься, то опускаться в такт его движениям, закатив глаза и легонько постанывая. То, чем она занималась, ей явно нравилось, что возносило Постникова на еще большую ступень наслаждения.

Николай Николаевич выжал из себя все, что мог (возможно, даже более того). Через сорок минут, обессиленный и изрядно пропотевший, он возлежал на широком мягком ложе, а юная горизонталка, с легким румянцем на щеках и ничуть не потерявшая своей первоначальной прелести и даже еще более посвежевшая, что-то щебетала и разливала шампанское по бокалам. Как было славно!

Сегодня он снова отправится к ней. Они уже уговорились, что он придет вечером и останется на всю ночь, до утра! Сначала все будет, как вчера, а потом, после соития, она обещала, что…

– Можно к тебе? – прозвучал откуда-то издалека голос.

…они попробуют все немножко иначе…

– К тебе можно, Николай Николаевич?!

…она даже сказала, что они попробуют и каким образом, отчего у Постникова захватило дух, и мужское достоинство вновь проснулось, требуя нового движения…

– Ты где витаешь, дружище? – услышал Николай Николаевич над самым ухом, и мужская длань легла на его плечо и слегка его потормошила. – Очнитесь, господин городской секретарь!

– Что?

– Я говорю, очнитесь!

Постников поднял взор и увидел прямо над собой улыбающуюся физиономию Самсона Африканыча. Неофитов, очевидно, находился в его кабинете уже не менее минуты и имел возможность наблюдать за ним, отстраненным от действительности и пребывающим в заоблачном блаженстве.

– Вы… ты… как здесь?

– Как и все, ножками. Пришел, вот, проведать старого приятеля, – усмехнулся Африканыч. – А ты что, разве не рад мне?

– Ну, почему же «не рад», – неуверенно пробормотал Николай Николаевич. – Конечно же, рад!

– Ну, а коли рад, так предложи присесть.

– Предлагаю: садись, – проговорил уже вполне пришедший в себя Николай Постников.

– Благодарствуй, – сказал Африканыч и, усевшись в кресло, закинул ногу на ногу. – Ну, как твои дела? Как она вообще – жизнь-то?

– Да как-то все по-старому, – неопределенно ответил городской секретарь, приготовляясь выслушивать просьбу гостя. Ибо без особой надобности люди Севы Долгорукова, как, впрочем, и он сам, в присутственные места захаживать не любили. «Незачем лишний раз перед чинушами светиться», – так говорил Всеволод Аркадьевич Долгоруков. И вслед за ним так говорили и думали остальные члены его «команды».

– Как здоровьице? Кажется, в последний раз, когда мы виделись, у тебя была инфлюэнца, и в весьма тяжкой форме? – сочувственно посмотрел на городского секретаря Неофитов.

– У-у, так это когда было! – ответил Николай Николаевич. – Давно уж все прошло.

– Вот и слава богу, – сделал заключение Африканыч. – Стало быть, на данный момент ты исключительно здоров?

– Ну, может, и не исключительно, но здоров…

– И с памятью у тебя в порядке? – снова спросил Африканыч, не дослушав ответа Постникова.

– Да не жалуюсь покуда, – ответил Николай Николаевич.