Гамзатов против Адалло

О моей партийности — разговор особый. Вы утверждаете, что я вступил в ее ряды не добровольно. Правильно. Так и было. Долгие месяцы и годы я провел меня нигде не приняли на работу и печататься было негласно запрещено после критического выступления первого секретаря обкома КПСС Умаханова. Мне жутко надоело это все и решил время от времени обратиться к председателю СП Дагестана с просьбой устроить меня где-нибудь на работу. Однажды он обнадеживал меня тем, что сказал «подумаю». А думал он почти четыре года. Наконец, спросил меня: имею ли в грудном кармане рубашки билет члена КПСС. Когда я ответил отрицательно, он указал на дверь кабинета рукой и грубо предложил пойти трудится в морском порту. Терять мне было нечего. Уйти от него с опущенной головой, я не мог. Жестко парировав, что пойду только туда, куда Бог пошлет, а не всякие земные идолы, я тотчас же покинул его кабинет. В тот же день ко мне на квартиру грянул Шахтаманов и вручил мне рекомендацию для вступления в партию. Читаю и глазам своим не верю — меня рекомендует сам Расул. Это меня нисколько не обрадовало, наоборот, страшно удручило, словно опять попал в капкан. Игнорировать рекомендацию Расула и отказаться от вступления в ряды КПСС было невозможно. Тут уж я точно оказался бы врагом народа. Обо всем этом я подробно писал в своей поэме «Живой свидетель», которая была опубликована в двенадцати номерах республиканской газеты «Истина». Правда, я в поэме имя Расула сделал Лусар. Читайте имя наоборот.

И Огрызко радостно восклицает: «Адалло неожиданно оказался у руля народного фронта аварцев. У него появилось немало сторонников. Десятки тысяч людей пошли за своим поэтом. Но политический лидер из него получился слабый. Я уже сотни раз писал о том, что литература — дело одинокое. В отличие от политики, где, наоборот, очень многое решает команда. А у Адалло надёжной и умной команды не оказалось. Отсюда — его драма и куча наделанных ошибок».

Всё это мог написать человек, абсолютно ничего не смыслящий в политической ситуации в Дагестане начала 90-х годов… Никакие тысячи и даже сотни за Адалло не пошли. Да и политическим лидером аварского движения стал вовсе не он…

Здесь внесу небольшую поправку. В. Огрызко чуть ошибся. Не у руля народного фронта оказался Адалло, а общественно-политического движения аваров «Джамаат», куда входил и народный фронт. А что касается вашего заявления о том, что «Никакие тысячи и даже сотни за Адалло не пошли», то в качестве ничего не смыслившего в политической ситуации в Дагестане существа выступаете вы, как никто другой. Вынужден напомнить вам о том, что создателем «Джамаата» и в дальнейшем (до проникновения в него тайных «посланцев» властей) единогласно избранным председателем был я. Не «тысячи и даже сотни», а сотни и сотни тысяч люди шли за нами. Многочисленные митинги на центральной площади Махачкалы, съезды, конференции и охваченные страхом «верхи» останутся в истории Дагестана навсегда.

Чтобы полнее раскрыть образ Адалло в начале 90-х, ставшего еще и редактором исламской газеты в Дагестане и позиционировавшего себя как борца за чистоту веры, нельзя не процитировать его стихотворение «мое имя» в переводе Г. Плисецкого, вошедшее в сборник стихов Адалло «Мой аул», изданный в советские годы:

Родня мне обычное имя дала:

как многих, назвали меня — Абдулла.

Лет десять прошло, и какой-то мудрец

мне имя мое объяснил, наконец:

«Раб божий, Аллаха слуга — Абдулла!»

Вот что это значит. Такие дела.

Я громко смеялся. Я жизни был рад.

Не знал я такого понятия — «раб».

Веселым казался мне мир и простым.

С годами, однако, восторг поостыл.

Я понял в течение этих годов:

полно в этом мире богов и рабов.

Нашел я того старика — знатока

по части арабского языка:

«Аллаху служить не желаю, старик.

Как там «справедливость»! Узнай-ка из книг!»

Я стал — Адалло. Но почти что у всех

в ауле моем это вызвало смех.

Ведь так же звучит и читается так

аварское слово: «блаженный», «чудак».

Благодарю вас за то, что привели стихотворение «Мое имя», чтобы, как вы пишите, полнее раскрыть мой образ. Да, меня просили редактировать газету «Путь Ислама» что я и делал с удовольствием, но позиционировать себя как борца за чистоту веры я считал для себя делом нескромным. А стихотворение «Мое имя» из-за казуса, допущенного Г. Плисецким в переводе, превратили в орудие для нападок на меня.

С особой ненавистью через газет орали на меня, как ни странно атеисты типа Абашилова и иже с ним. По тому же пути пошли и вы. Если я писал «Аллаху служить не желаю, старик… », то Духовное управление Дагестана никак не допустили бы меня к редактированию своей газеты. Могли даже подвергнуть анафеме.

Казус заключался вот в чем: Г. Плисецкий скорее всего, не верно понял смысл моей строки — «Господам (земным) служить не желаю… »

Написанная мною еще в 1953 году, т. е. 60 лет тому назад, это стихотворение опубликовано в моей книге избранных произведений, вышедшей всего год тому назад в дагестанском государственном книжном издательстве (страница 92). Оно вошло также в первый том (стр. 184), моих двенадцатитомных сочинений.