Гамма для старшеклассников

Я открыл кран и начал терпеливо оттирать ладони. Попутно обвел ванную цепляющим взором. Повидал я наших российских туалетов. Комнатка совмещенная со всеми мыслимыми и немыслимыми неудобствами… Тут было однако уютно. На полочках со вкусом и шахматно были расставлены всевозможные кремы, шампуни, лосьоны. Мыло, щеточки, зубная паста – все лежало на своем строго определенном месте. Преобладала импортная продукция, и от всего этого ванная благоухала, как добрая цветочная клумба. У пьяных проблемы с обонянием, но аромат здешней гигиенической парфюмерии я прочувствовал в полной мере. Оценил и чистоту. Удивленный, не поленился даже провести пальцем под раковиной. Эмаль оказалась скользкой и гладкой. Вот что значит стопроцентная хозяйка! Скитаясь по самым разным квартирам, я успел провести, наверное, сотни две-три генуборок и потому понимал, какого труда стоит поддерживать в порядке наши человеческие свинюшники. Даже вывел от безысходности собственную теорию о пагубности вещей – теорию, впрочем, довольно тривиальную, хоть и справедливую. В мир приходят голыми, голыми и уходят. Квартира, затопленная вещами, превращается в пыльную барахолку. Соответственно и вся наша жизнь становится сплошной генуборкой…

– Ну как тебе Томка? Царица, а? – в ванную зашел Толечка. Сходу подцепив с полочки какой-то ароматизатор, словно дезодорантом щедро опрыскал себя со всех сторон. – Ух! Люблю я всякую такую фигню! Аж в носу щиплет!.. Щас пойдем к ней, побалакаем, туда-сюда…

Спустя полчаса мы сидели за столом и, с надсадной непринужденностью «балакали» об умном. Когда смущаются, всегда начинают с умного. Совсем как у мужчин. Заговаривают, как джентльмены, а заканчивают, как низкопробные донжуаны. Вот и мы все никак не могли разогреться, чтобы скатиться до анекдотов про вечных рогоносцев-командировочников. Я рождал первую часть фразы, Толик вынашивал финал. О последних открытиях ученых, о событиях в Гондурасе, о погоде. Когда заговорили о погоде, я несколько оживился.

– Завтра будет плюс двадцать шесть, – сообщил я. – Потепление, но ненадолго.

– Град пойдет, – авторитетно добавил Толечка. – Ночью. К утру все растает. Тяжело будет братьям-колхозникам. Посевная, уборка на корню…

Помолчав немного, он неожиданно осерчал:

– Когда-то я называл Ильича великим человеком в кепке. Теперь зову просто человеком в кепке.

– Ну и что?

– Вот и выходит, что я конформист! Самый махровый приспособленец!

– Мы все конформисты и приспособленцы.

– А почему? Почему, я вас спрашиваю?

Я пожал плечами, Тамара хмыкнула.

– А я вам отвечу! Да потому что люди, увлеченные одной идеей, в самом деле умеют создавать коллективное биополе. Этакий скромный эгрегорчик от океана до океана, способный менять психику даже отдельных независимых индивидуумов.

– Отдельный индивидуум – это, конечно, ты?

– И ты, и она, – Пронин ткнул пальцем в Тамару. – И скажу честно, если насчет эгрегоров – это правда, тогда правда – многое.

– Глубокомысленно! – похвалил я.

– Правда – это все на свете, – добавила Тамара. – В том числе и то, что называется скукой, – поднявшись, она включила радиолу и настроилась на музыкальный канал. И тотчас волной цунами в комнату ворвался тенор Меркьюри. Разумеется, и он тянул давным-давно знакомое. Припевы густо заполняло его тоскливое «оу-оу». Правда, у Меркьюри это выходило достаточно искренне. И Толику, и Тамаре, и мне стало грустно. Вероятно, всем троим подумалось, что был человек – и сплыл. Одно только «оу-оу» и осталось. Гимн волка, обращенный к Луне. Дослушав песню, Тамара решительно выключила радиолу. Чтобы как-то нарушить молчание, Толик неуверено произнес:

– Да… Вот она жизня!..

Мы солидарно вздохнули.

– Люди вот работу клянут, ноют про то и про се, а лиши их ее, и начнется массовое сумасшествие. Мы – это не мы, вот в чем дело.

– Проблема свободного времени, – пробормотал я.

– Проблема вызревания личности! – отрубил Толечка. – Прямая реакция на все окружающее и никакого анализа.

Слова «реакция» и «анализ» хозяйке чрезвычайноне понравились. Она потянулась за моей тарелкой, глаза ее занырнули в мои собственные – слишком глубоко и настойчиво, чтобы не понять и не почувствовать.

– Собственно, я сыт, – я пожевал свой язык, но ему было все равно – моему языку. Красноречиеего покинуло. И я опять спасовал. – Если только еще немножечко…

– Другое дело! – Тамара ободряюще улыбнулась. – Какой же это мужчина, если не ест?