Гамбит

Ильяс снова снимал ее, совсем иную, незнакомую. «Nikon» касался ее – прохладной кожи с невидимым мягким пушком, пробовал на вкус – словно розовую клубнику, обмытую дождем, раздевал и ласкал. Так, как пока не смел он сам: не здесь, не сейчас, вдруг то волшебное касание не повторится?

Он встал, подал ей руку:

– Идем к источнику. Тебе там понравится.

Коснувшись его руки, она улыбнулась испуганно и немножко безумно: еще одна маленькая молния ударила обоих.

– Идем, – повторил он и отпустил ее ладонь.

Не здесь.

Не сейчас.

Рано еще.

Она смутилась, молча кивнула. Убрала в футляр свою флейту, спрятала в рюкзачок.

Вытащив из брошенного у порога храма рюкзака белую простыню, Ильяс сломил еще ветку шиповника. Как раз самый свет перед закатом, ее волосы будут казаться золотом.

У самого источника Лиля остановилась, глубоко вдохнула. Посмотрела на солнце:

– Вечереет же. Как обратно поедем?

– Быстро поедем, – кивнул он. – Раздевайся, заворачивайся, распускай волосы и садись на этот камушек. Подглядывать не буду.

Он отвернулся, не дожидаясь ответа, и усмехнулся сам себе. Пока не будет. Если раньше и не хотелось, то теперь… Ничего, он подождет. Но недолго.

За спиной прерывисто вздохнули, зашуршали. Неразборчиво пожаловались на холод.

Потом кашлянули:

– Я… это. Вот.

Вот. Сидела на камне, подобрав ноги, опираясь рукой для равновесия. Смотрела напряженно и любопытно.

– Ага… – протянул он, присматривая ракурс. – Ноги в воду, и прекрати меня бояться. Не съем. Даже не покусаю.

Бросил в воду ветку шиповника, показал рукой, мол, волосы вперед, через плечо.

Она кивнула. Перебросила волосы, опустила ноги в воду. Поджала пальчики – ну да, вода холодная. Источник же.

Еще бы расслабилась, вот как с яблоком. Такое было лицо, мадонна и бесовское наваждение!

Лиля подождала-подождала, пока начнет снимать, потом заинтересовалась чем-то на дне. Наклонилась ниже – волосы почти коснулись поверхности. Всмотрелась в воду. О нем забыла. Наконец!

Затаив дыхание, он снимал, снимал… пока она не вспомнила, что надо бояться и делать умное лицо. Чуть не свалился в овражек, выругался – молча, только молча! – и напоследок снял сверху, мадонну в омуте. Пришлось залезть на трухлявую оградку, извозить джинсы в ржавчине, но кадры того стоили. Слезать оказалось много сложнее, чем залезать. Хорошо, мадонна замечталась над водой и не видела собаки на заборе. Как ни досадно было это признавать, но его здоровый пофигизм дал трещину.

Ильяс хмыкнул, отряхивая джинсы от ржавчины и мусора, и позвал:

– Лиля?

Она вздрогнула, подняла затуманенный взгляд и выдернула ноги из воды. Покачнулась – он едва успел прыгнуть на ближний камень, поймать за плечо. Очень хотелось прижать сосульку к себе, отогреть, но по взгляду было ясно: не поймет и не одобрит. Трусишка.

– Одевайся, – скомандовал он. – Только пока не обувайся.

Сходил за рюкзаком, вынул фляжку коньяка, вернулся. Она как раз завязывала волосы в хвост, дрожа и ругаясь под нос. Уже не обращая внимания на стеснение и прочую дурь, присел рядом на корточки, налил коньяка в ладонь, фляжку сунул ей и принялся растирать сначала одну замерзшую ножку, затем вторую.

Балансировать на одной ноге ей было неудобно – сначала оперлась ему на плечо, потом вцепилась, сжала пальцы. Как только отпустил, кинулась шнуровать кроссовки, а выпрямилась – улыбаясь и блестя глазами.

– Тепло. Спасибо, Илья.

Ну вот, совсем другое дело, подумал Ильяс. И ладно, пусть пока зовет так, потом привыкнет нормально. Уф. Теперь можно надеяться, что будет это самое потом…

– Домой хочу, – проворчала она под нос.

– Выпей чуть, чтоб не простыть. И поехали. Пиццу будешь?

Она сглотнула. Быстро кивнула.

– Буду. Только без осьминогов. А коньяк – не, а то упаду по дороге.

На коньяке он не настаивал. Даже сам не глотнул, хоть и хотелось, – рано расслабляться.

Через полчаса они уже спускались в подвальчик: маленькую пиццерию напротив Троице-Сергиевой лавры. От вкусных запахов кружилась голова, и очень хотелось курить. Так что, оставив Лильку делать заказ «тебе что хочешь, а мне слона», он вышел на улицу, закурил сигарету. Глянул на первые звезды, едва видные из-за уличных фонарей, проверил звонки на телефоне и послал одну эсэмэску:

«Примадонна, с меня вискарь».

Заказ на слона Лиля поняла почти буквально – его стейк занимал чуть не полстола. А она алчно приглядывалась к пицце с грибами и грела руки о кружку кофе с корицей. Когда он сел за стол, потянула носом, смешно сдвинула бровки, но ничего не сказала. Кроме, разумеется, «приятного аппетита». Ладно, подумал Ильяс, не будет при тебе сигарет. Вздохнул – искусство и жертвы, как всегда, – и принялся за слона. То есть стейк.

Лиля добралась до половины пиццы и вдруг ойкнула. Разумеется, поперхнулась и раскашлялась. Сдернула со спинки стула свой рюкзачок и полезла внутрь, совершенно не заботясь, как это выглядит. Ну совсем как весной. Закопалась, судя по движению руки, перебрала все содержимое, перебрала еще раз и опять ничего не нашла. Повесила рюкзачок обратно.

Подняла на Ильяса смущенные и растерянные глаза:

– Ключи забыла. Когда уезжали.