Функция: вы

Все в порядке, повторил я спокойнее прежнего. Как мантру. Как аксиому, не нуждающуюся в доказательстве.

– Но я же, – прохрипел. – Я был с Лаком Бернкастелем. Мы в вошли в лифт, и он приложил к панели циферблат часов. Я помню это. Я не могу сейчас спать. Прямо сейчас я должен быть у…

У.

Незнакомцы склонились ко мне, заслоняя свет. Черные зрачки всверливались в мои мысли. Солнечные радужки засвечивали память. Они искали негативы, первопричины всего того, что привело меня к ним. Иными словами…

– Михаэль.

Все это время меня допрашивали, не задавая вопросов.

– Ты в порядке?

Я моргнул. Ариадна стояла в раскрытых дверях лифта. Ее черные плечи золотил пыльный свет. Я различил предметы за ее спиной. Они слагали богатый интерьер.

Я пошатнулся, спозл на пол. Лак Бернкастель издал глухой, но полный понимания звук.

– Госпожа-старший-председатель, – воззвал он в комнату. – При всем уважении, прошу воздерживаться от попытки авторизации в чужих функциях. Это небезопасно. И невежливо.

Присев, Ариадна протянула ко мне руку. Кажется, она попыталась проверить зрачки – безразличным, техническим таким жестом, – и оттого я увернулся, мотнув головой.

– Все в порядке, – сказала она, посчитав это за шок. – Ты снова здесь.

Она знает, тупо подумал я. Она бывала там. Он был там. Однажды Стефан тоже стоял с вечностью за спиной, под пристальным взглядом огромной ищущей сущности. Он, конечно, выстоял и после. Не сидел на полу. Не вызывал жалость.

– Ему нужна вода, – сказала Ариадна.

Без лишних слов Лак Бернкастель вышел из лифта.

– Криста была на пресс-конференции, – только и смог выдавить я.

Выражение Ариаднина лица не изменилось, но она взглянула куда-то мимо моего виска. Я понял: она пыталась достроить услышанным то, что знала сама.

– Что мне делать? – прохрипел я.

– Молчать.

Ариадна выпрямилась и подтянула меня следом. После больной, растемпературенной Кристы, от которой еще жгло ладони, но особенно – грудь, Ариаднина рука казалась не просто холодной. Она была мертвенно ледяной.

Я покачнулся, но устоял. Двери лифта не пытались закрыться.

Наверное, такие места и назывались пентхаусами: дом внутри дома, этажи на этаже. Потолок здесь был поднебесным, с открытыми перекрытиями. Его подпирали колонны, внутри которых размыкались лавовые сгустки янтарного света. Тени колыхались. Отблески плыли по лакированной мебели, будто косяк светящихся рыб.

По окнам ниспадали гобелены, тяжелые как паруса. Они напоминали храмовые фрески, но из шерсти, льна и мерцающих серебряных нитей. В узких прорезях наружного света светилась заоблачная высота.

– От лица госпожи-старшего-председателя приношу извинения, – начал Лак Бернкастель. – Она сожалеет…

– Неправда, – сказала Ариадна. – Не сожалеет.

– Неправда, – согласился он еще спокойнее, чем перед журналистами. – Но там была и часть моих извинений тоже.

Склонившись над кофейным столиком в квадрате длинных темных диванов, энтроп налил воду в бокал. Отставив графин, он выпрямился и взглянул мимо Ариадны, на меня. Затем, с куда большим – нет, не почтением даже: предосторожностью – он посмотрел дальше, и выше, и я вдруг почувствовал, что все это время мне в затылок ввинчивался чужой взгляд.

Она сидела между столбцами фигурной балюстрады, свесив ноги со второго этажа. Обычно так сидят дети – играючи, на самом краю. Габриэль тоже так когда-то сидела, качая над пропастью балеткой. Но существо наверху хранило неподвижность и безмолвие. Оно следило за нами из глаз юной девушки с неприбранными русыми волосами – такими длинными, что в полный рост они, наверное, подметали пол. Существо было древним, огромным. Оно теснилось в сотне подобных тел. Глядя на него, тысячелетия назад невозможно было не придумать бога.

– Прошу вас.

Я слышал низкочастотное гудение электричества в колоннах, тяжелый шорох гобеленов по полу. Но и голоса. Нездешние, далекие. Писк приборов. Гудение электричества. Пробку на выезде из города. Она тоже их слышала, мною, собою, сводя в многомерную картину, не передававшую и миллионную часть того масштаба, что я увидел там.

– Прошу вас, – повторил Лак Бернкастель. – Госпожа-старший-председатель, хватит.

Его голос что-то сломал. Он не принадлежал нашему миру. Все подернулось рябью – и закончилось. Я снова был только собой.

Госпожа-старший-председатель соскользнула вниз. Волосы ее опали к ногам, как полы плаща. Они были густыми и плотными; полотняными. По их глади можно было вышивать.

– Отдай распоряжение, – прошелестела она из глубины юной девушки. – Начинаем терапию в пропорции один к пяти.

Лак Бернкастель вручил мне бокал.

– Один к пяти? Но ведь… – начал энтроп и замолчал. – Хорошо. В таком случае вынужден покинуть вас.