Функция: вы

– Не сказал бы, – неожиданно спокойно возразил Влад. – То есть с точки зрения системы – пожалуй, но зачем кому-то пользоваться второй попыткой, если он выиграл с первой?

– В смысле? – не понял я.

Энтроп пожал плечами:

– Мы забрали искру с озера раньше, чем наведались к вам. Если они делают одно и то же, зачем машери вторая? Зачем так рисковать ради того, что уже у тебя в руках? Если только вся суть не в том, что их четыре. Тогда каждая последующая попытка увеличивает выигрыш, а не дублирует его. Если так, где еще две? Кому принадлежат? Не хочу нагнетать обстановку, но, возможно, ваши цацки – не последние в списке. Если верить словам снежки и декомпозиция – способ присвоить атрибут, то присвоение-то всегда происходит в чью-то пользу, верно?

Ариадна молчала, по-прежнему глядя в зал. Я наконец понял, что она следит за официантом.

– Что думаешь?

Ариадна вернулась к нам.

– Не важно. Если мы ограничиваемся спасением Минотавра.

– Погоди, – не понял я. – А какие еще опции?

– Выяснить, кому мы больше не можем доверять. Кто стоит за всем. В чьих руках сейчас атлас. Не думаю, что остальным хватит смелости на это.

– А мне почему должно хватить?

Её равнодушие вдруг задело меня сильнее обычного. Как будто решиться на это было проще простого. Как будто, выяснив, мы не разрушим нечто больше, чем доверие всех ко всем.

Я опустил взгляд:

– Не хочу. Не могу, прости. Мы вытащим его из Эс-Эйта, и пусть сам выясняет. Неужели ты… ты не считаешь это правильным?

– Хорошо, – молвила Ариадна. – Это твое решение.

– Но не ответ на мой вопрос.

Она молча повела плечами. Я молча ответил себе сам. И когда наше молчание стало заглушать окружающие голоса, я поднялся:

– Схожу умоюсь.

– Михаэль.

На секунду я, конечно, понадеялся. Была у меня такая вредная пандоровская привычка.

– Лучше здесь не задерживаться. Официант много смотрит. Постарайся быстрее. А мы пока…

И я глухо перебил ее:

– Понял, Ариадна. Не трать драгоценное время.

* * *

Сначала я объясняю, затем доказываю, потом прошу. Но у Габриэль – замашки бога. Лучше всего она слышит, когда ее умоляют.

– Пожалуйста! Умоляю! Давай вернемся!

Я пробираюсь за сестрой сквозь толпу взрослых. Но для человека в одиннадцать лет эта толпа неприступна. Мужские спины похожи на железобетонные стены, и поэтому я ищу женщин. Женщины – они как колонны. Они разные. У каждой свой силуэт. А значит, изгибы, значит, просветы, значит, зазоры, в которые можно броситься и проскочить.

– Ты же знаешь, что все так! Как на картинках! Габи, умоляю, вернись!

Она проходит сквозь толпу, точно призрак. Просачивается между стенами, скользит за колоннами. Вокруг шумно, сплошные туристы, и мне некому крикнуть: «Остановите ее!» Никто не поймет – моя сестра, там, в школьной форме! Я не знаю, как будет на языке, который бы понял каждый в мире, «она скоро умрет!».

Ближе к обрыву толпа не то чтобы редеет – у людей не становится рук. Они вздымаются, сплавляясь локтями, и на меня сыплются вспышки и щелчки. Наверху ярко не только из-за смартфонов и камер, но для человека в одиннадцать лет в толпе всегда темно.

– Габи, – задыхаюсь я. – Ну пожалуйста… Габичка…

Люди фотографируют то, что перед ними. Еще не мою сестру – но это вопрос времени. Из последних сил я ныряю кому-то под мышку, уворачиваюсь от рюкзака, похожего на мешок подарков, и меня выбрасывает из толпы. Как кита, чей живот полон пластика, – на сухую, разогретую солнцем землю.

Я лежу и вижу небо. Тихое, мудрое. Оно ослепительно, но еще ярче море. Прежде я видел его лишь с берега, полоской темной воды, отделяющей бетон от горизонта, – но отсюда, с рукотворной высоты, сверкает алмазное крошево солнечных бликов. Море раскатывается вглубь, вдаль и вширь. Оно так же бесконечно, как небо. Я не дышу и на мгновение забываю, что они – даже они, великие, вечные, – всего лишь фон для того, что скоро случится.

Меня выбросило с краю, но я вижу сестру. Между ней и обрывом – всего пара метров. Между ней и пропастью – восемь бронзовых детей. Мы встречаемся взглядами, и Габриэль торжествующе улыбается. Она ждала меня. Конечно. Без меня нет смысла начинать.

Всем известна эта отмазка с карантином, смеется она в моей голове, в застывшей от страха душе, смеется, даже когда не смеется. Но если фронтовая эпидемия так подкосила воюющих мужиков, могли бы уж догадаться, как мало нужно детям.

Кое-кто из неместных взрослых замечает меня и хочет поднять. Я не реагирую. Габриэль разбегается. Я имею в виду, скользят ее ноги в разболтанных сандалиях, этих детей согнали в порт специально, рассыпается коса на рубцы.

Их убили, понимаешь?

– Зачем?

Чтобы больше не было войн.

У обрыва, рядом с бронзовым мальчиком, которого мы звали Симоном (потому что Симон-всегда-с-краю) Габриэль ударяет пяткой в землю. Потому кто-то должен убивать детей.

Сестра хватает Симона за руку и взлетает.