В бреду, половиной себя, я подползаю к лежащей Ариадне, размазываясь по полу, как свет на длинной выдержке, как никогда не заканчивающееся сейчас. Я склоняюсь к ее неподвижному лицу и закрытым глазам, пытаясь уловить то, что делает ее легче, а затем тяжелее на горстку молекул воздуха. Дыши, прошу, подтягивая к себе, дыши, обнимаю, потерпи немного, я с тобой, только дыши.
Госпожа М. шевелится в метре от нас. Я поднимаю взгляд и долго жду, когда ее расплывающихся образов на фоне, кажется, шкафа станет хотя бы три.
– Простите… – хриплю. – Мы больше не можем вам помочь…
Я тяжело сглатываю, чувствую кровь и, отворачиваясь, щурюсь в раскрытый дверной проем.
– Адам сейчас намного ближе, чем раньше. Идите, пожалуйста… Найдите его сами. Уверен, здесь недалеко…
Три госпожи М. поворачивают головы и смотрят на улицу. Две из них делают друг за другом шаг. К двери подходит одна, заслоняя спиной свет фонарей. Я вижу, как она переступает порог, и на секунду закрываю глаза. С темнотой накатывает тошнота, а с ней удушье и такая смертельная слабость, что я заваливаюсь, кажется, на спину и отключаюсь.
Когда я прихожу в себя, то понимаю, что по-прежнему сижу и обнимаю Ариадну. Какой-то из мебельных призраков поддерживает меня со спины. Я щурюсь на дверной проем. В нем госпожа М., как в раме собственного портрета. Стоит, смотрит на небо. Может, даже видит звезды.
Я разлепляю губы:
– Идите.
Я добиваю связки:
– Пожалуйста.
И прежде, чем понимаю, что в действительности не издаю ни звука, госпожа М. опускает голову, оборачивается, внимательно смотрит на нас.
И закрывает дверь с той стороны.
Эпилог
«А что же Адам?»
В миленько обставленной комнате на сороковом этаже апартаментов «Палладиум Эс-Эйт» уже месяц жила девочка. Назовем ее: больше-чем-девочка. Может даже: девочка-произведение, потому что произведение больше каких-то там сумм.
Весь этот месяц к башне, прятавшей девочку, как принцессу, за тоннами бетона, железа и аквамаринового стекла, в половину восьмого вечера приходил четверть-мальчик. Конечно, четверть – не все, что от него осталось, но половина себя от половины другого звучало нудно и невыразительно и отвлекало от главного: девочка умножилась, а мальчик сократился, и с этой новой целостностью им обоим предстояло долго-долго жить.
Ну, ему меньше. Если он Змееносец. Без обид, ребятки.
Все тот же месяц у мальчика и девочки происходили краткосрочные встречи с самым опасным существом из ныне живущих. Девочка думала, что не выбирает, но это не так: она жила во власти одиночества, и ей это не нравилось. Мальчик думал, что приходит на встречу сам, но это тоже было не так: его вели обещания, часть которых он даже не помнил.
В семь-двадцать-три вечера отголосок древнего хаоса, разрушений и миллиона смертей, чье появление мы не смогли предотвратить, несмотря на колоссальную жертву, выходил из одной башни и направлялся в другую, делая небольшой крюк, чтобы с полупустой смотровой площадки поглядеть на корабельные огни.
– Ты верен своему расписанию, Михаэль, – приветствовал он мальчика в семь-тридцать-семь, иногда в семь-тридцать-девять, и только раз в семь-сорок-три, когда выпал первый снег.
– Технически, вашему, – отвечал четверть-мальчик и добавлял ритуально, с одинаковой почтительной интонацией: – Господин Бернкастель.
После этого отголосок мрака и заката цивилизаций обычно смотрел на башню, в которой тоже жил, и не то чтобы свободнее девочки-произведения, и говорил:
– Снова нет.
Мальчик слышал его, но и что-то другое тоже:
– А спросите еще раз? Пожалуйста.
– Спрошу.
Мальчик улыбался, прощался и уходил еще с одним нет, чтобы на следующий день пришлепать за новым. Но их короткие встречи я не назвал бы грустными. Они были про ожидание чуда, как святочный рассказ.
А вот с девочкой-произведением встречи «господина Бернкастеля» проходили по-разному. В первые дни они были даже не с ней, а с местом, где она обитала, с удобствами, которые требовали корректировок и контроля, исходя из показателей жизнеобеспечения, с постепенно возвращающими потребностями, которые тело девочки-произведения отказывалось принимать. Но выбора у него не было. Жизнь снова одержала над ним верх. И только когда девочка-произведение начала самостоятельно есть, «господин Бернкастель» пришел наконец к ней. Он принес ей ужин и выпил с ней кофе, а следующим вечером выдал мальчику первое
– Завтра он снова придет, – молвил «господин Бернкастель», раскладывая продукты по нижним полкам холодильника.
– Завтра снова откажите ему, – ответила девочка-произведение, морщась над журналом на португальском.
Он закрыл холодильник и проверил шкаф, где хранилась питьевая вода.
– Могу я дать вам совет?
– Как советник госпожи-старшего-председателя?
– Не как советник госпожи-старшего-председателя.
Девочка-произведение выдохнула и отложила журнал, который сегодня понимала хуже, чем вчера, а через неделю перестанет понимать вовсе.
– У него отношения не с вами, а с надеждой увидеть вас. Если цель отказов – положить им конец, возможно, вам стоит пересмотреть стратегию.