Функция: вы

Наверное, он не сказал этого на самом деле. Наверное, корчась на полу от боли, и не только физической, я сам ответил себе его издевательски спокойным голосом.

И я знал, что сначала он высвободил ноги.

И я знал, что он добрался до котельной пешком.

И я знал, он зашел в лабиринт, ничуть не таясь, прошел сквозь галерею и как преемник, и как моя дубль-функция, и как тот, кто первым выбрал Минотавра, просто предыдущего, – полный набор, ходи как хочешь. Он зашел в чью-то комнату, взял чужие ножницы, дорезал узлы на запястьях – мы оба знали, они вышли неплохо, – а пистолет еще с кирхи был с ним, дожидался крови в бардачке бетономешалки.

Кое-как перевернувшись на бок, я поднял голову. Стефан подошел, не хромая, прямой и спокойный, и я захлебнулся от обиды, не понимая, как и почему. Если мне больно, если мы дубль-функция…

– Конечно, мне тоже больно, – молвил Стефан, глядя на освещенную фонарями улицу. – Но боль – это интерпретация.

Он позвал госпожу М. и, отвернувшись, сделал шаг обратно в темноту.

Габриэль тоже видела это, в каждом преломлении воды. Она тоже знала, что это конец. Но не как у книжки, потому что с концом нашей истории ничего не закончилось бы. А как у надежд.

Она подошла к Ариадне со спины и молча, вспугнув ее, вытащила из-за пояса пистолет. Ариадна помрачнела, собираясь возразить: ничего не выйдет, он же…

И осеклась, отражая расширенными зрачками обломки айсбергов, плавающих вокруг.

– Не надо, – молвила она. – Должен быть другой способ.

– Это и есть другой способ. Просто не для меня.

Габриэль отвернулась. Ариадна поймала ее за свободную руку. Она не знала, что сказать, как передать свои мысли и чувства таким несовершенным приспособлением, каким вдруг стала человеческая речь. Потому она прибегла к чему-то более однозначному. К тому, что не обманывает, не подлежит интерпретации, не искажается опытом, оптикой и кучей других разделяющих людей вещей.

Ариадна поцеловала Габриэль в щеку.

Долгое время, примерно полстефановского шага, ничего не происходило. Затем Габриэль выдавила:

– Жаль, что без меня он этого не вспомнит.

Ариадна вздохнула, не размыкая объятий:

– Это не для него.

Габриэль заглянула в серо-голубые глаза и в этот раз не увидела холода, заполярья, чужих сумрачных вод. Только простую человеческую усталость. Только ответное прощание.

– Хорошо… – кивнула Габриэль, сжимая пистолет. – Я принимаю этот утешительный приз.

Она коснулась дыханием пряди у чужого виска, отстранилась, закрывая глаза. И, слабо усмехнувшись тому, что темнота не растворила их прекрасную, достойную конца времен картинку, Габриэль резко подогнула колени и ушла под воду с головой.

* * *

– Ты быстро.

– Да? Мне казалось, прошли годы.

– Я сделал пять шагов.

Время – не особо рабочая штука. Все происходит либо сейчас, либо никогда. Через тысячелетия, когда люди откажутся от прошлого, усвоив все его уроки, и от будущего, превратив мечты в математику, время станет лучшим человеческим изобретением. Но пока мы стоим друг напротив друга на безмятежном кварцевом пляже, и Стефан выглядит таким, каким я запомнил его в единственную встречу в библиотеке, а я выгляжу таким, каким меньше всего напоминаю себе себя. Иллюзии – такие утомительные штуки.

Но вот, я корчусь на пороге Италии, а Ариадна перекатывает стопу с пятки на носок, уходя прочь, и госпожа М. повторяет за ней, но на деле за чужой безвременной внепространственной волей, которая собрала нас всех здесь.

Но вот я наставляю на Стефана пистолет, который забрал у Ариадны, а он говорит:

– Ты не можешь убить пришедшую извне информацию. Только свое отношение к ней.

Я пожимаю плечами:

– Знаю. Но хотелось, чтобы ты сказал это вслух.

Небо над нами такое высокое, ясное, что видны метеоритные дожди. Шелестом волн дышит спящая планета. Здесь океан не знает ни шторма, ни льда. Здесь так спокойно, что начинаешь верить в вечность.

Я сгибаю локоть, но руку не опускаю. Веду пистолет по траектории, которая Стефана слегка раздражает.

– Это глупо, – говорит он.

Я приставляю пистолет к виску и фыркаю:

– Мы сцеплялись конкретными проводками, конкретными стежками. Да, ни я, ни Дедал уже не можем вскрыть место сцепки, но, если уничтожить сам пограничный массив, подчистую сжечь береговую линию, где мы соприкасаемся, дубль-функции не станет. Тебе нечем будет держаться за меня. Тебе придется вернуться в Ариадну, потому что ты привязан к ее мозгу дольше и больше, чем к моему. И даже если каким-то фантастическим образом тебе удастся снова поднять ее, без дубль-функции, на последнем издыхании микробиома Дедала, ее тело не сможет долго работать. Хотя бы кома была настоящей, так?

– Так, – помолчав, соглашается Стефан. – Но глупо не это. Уничтожить такой объем сигнатур, значит буквально сжечь часть мозга. Это нанесет гигантский, несравнимо больший ущерб твоей личности, чем поражение или дубль-функция, которой не станет через какое-то время.