Фуко

Книга "Надзирать и наказывать" стала новым шагом. Скажем, есть, например, такая "вещь", как тюрьма: она представляет собой формацию среды ("карцеральной" среды), и еще она — форма содержания (содержимым ее является узник). Но эта вещь, или форма отсылает не к "слову", которое могло бы ее обозначать, равно как и не к означающему, для которого она была бы означаемым. Она отсылает к совершенно иным словам и понятим, таким как "преступная деятельность" или "правонарушитель", в которых выражается новый способ высказывания о нарушениях законности, наказаниях и их субъектах. Назовем такой вид высказываний формой выражения. Между тем, хотя эти две формы и возникли в одно и то же время, в XVIII веке, они от этого не становятся менее различными. Уголовное право проделало эволюцию, которая заставила его формулировать высказывания о преступлениях и наказаниях в контексте "защиты общества" (уже не мести и не восстановления попранных прав суверена): эти знаки ад; ресовались душе или духу и устанавливали ассоциации идей [11] между правонарушениями и наказаниями (код). Тюрьма же как таковая стала новым способом воздействия на тело, и происхождение у нее совершенно иное, чем у уголовного права: "Тюрьма, суровый образ, в котором сгущены все виды строгого порядка, не является эндогенным элементом в исправительной системе, определившейся на рубеже XVIII–XIX веков"[12]. Суть в том, что уголовное право имеет отношение лишь к тому, что может быть сказано о проблеме преступности: это некий строй языка, классифицирующий правонарушения, привлекающий правонарушителей к судебной ответственности и "отмеряющий" наказания; это одно из семейств высказываний, а также еще и порог. Тюрьма же, со своей стороны, имеет дело со зримым: она не только претендует на то, чтобы сделать наглядно видимым преступление и преступника, но и сама образует некую видимость; прежде, чем стать образом камня, она формирует некий "режим света", она характеризуется "паноптизмом", то есть своеобразным визуальным расположением и световой средой, где надзиратель может видеть все без риска самому быть увиденным, а заключенные все время находятся в поле зрения и ничего не видят сами (центральная башня и камеры по кругу)[13]. Режим света и строй языка не обладают одной и той же формой и относятся к разным формациям. Теперь мы лучше понимаем, что Фуко непрестанно изучал эти две формы и в предыдущих книгах: в "Рождении клиники", по его собственным словам, — зримое и высказываемое; в "Истории безумия" — безумие в том виде, как его видят в больнице общего профиля, и безрассудство в той форме, в какой о нем говорится в медицине (а в XVII веке лечили не в больницах). То, что было постоянной темой всего творчества Фуко и существование чего было признано в "Археологии", но обозначено лишь негативно, как недискурсивные среды, находит в книге "Надзирать и наказывать" свою

позитивную форму: зримая форма в ее противопоставлении форме высказываемого. Например, в начале XIX века зримыми становятся массы и группы народонаселения, они "выходят на свет", и в то же самое время медицинские высказывания завоевывают новые сферы высказываемого (повреждения тканей и анатомо-физиологические корреляции…)[14].

Разумеется, у тюрьмы, как содержательной формы, есть и собственные высказывания, и свои уставы. Разумеется, уголовное право как форма выражения, как совокупность высказываний о преступной деятельности обладает своим содержанием, хотя бы в том, что касается нового типа правонарушений: не столько нападения на личность, сколько посягательства на собственность[15]. И обе эти формы непрестанно контактируют, проникают одна в другую так, что каждая может присвоить себе часть другой: уголовное право не перестает препровождать заключенных в тюрьму, обеспечивать их приток, тогда как тюрьма непрестанно воспроизводит преступную деятельность, превращая ее в "объект", и осуществляет цели, понимаемые уголовным кодексом поиному (защита общества, перевоспитание осужденного, изменение наказания в зависимости от конкретных обстоятельств, индивидуальный подход)[16]. Эти две формы предполагают друг друга. И, однако же, у них нет ни общих проявлений, ни сходства, ни даже соответствия. Как раз в этом пункте книга "Надзирать и наказывать" выдвигает две проблемы, которые не могла сформулировать "Археология", так как она основывалась на Знании и на примате высказывания в знании. С одной стороны, существует ли вообще в социальном поле какое-либо общее основание, независимое от форм? С другой стороны, насколько взаимодействие, подгонка двух форм, и их взаимное проникновение гарантированы в каждом конкретном случае?