Фру Мария Груббе

Игроки сидели на конце длинного стола у самого окна, На столе стояла свеча и кружка без ручки. У противоположной стены находился раскрытый откидной стол, прикрепленный к ней железным крюком. Поперек другого конца комнаты тянулась стойка, и тонкая свечка с длинным фитилем, воткнутая в сосок старой воронки, бросала дремотные отблески на висевший сзади поставец, где несколько огромных четырехугольных штофов с водкой и полынной настойкой, кварт и косушек да с дюжину чарок привольно разместились бок о бок с соломенной плетенкой, наполненной горчичным семенем, и с большим фонарем, стеклами в котором служили донца от битых стаканов. Один угол у стойки занимала Мария, которая попеременно спала и вязала, а в другом сидел мужчина, подавшись туловищем вперед и упираясь локтями в колени. С величайшим старанием он занимался тем, что натягивал как можно ниже черную поярковую шляпу на уши, а достигнув цели, хватался за широкие поля, жмурясь и кривя губы — потому очевидно, что дергало за волосы, — поворачивал шляпу и медленно стаскивал с головы, а затем начинал все сызнова.

— Последний кон играем, — сказал Йенс-Перехват и сделал ход.

Расмус-Щур постучал об стол костяшками пальцев, давая знать Сальману, чтобы тот крыл.

Сальман побил двойкой.

— Двоячок! — закричал Расмус. — Что у тебя на руках ничего не бывает, что ли, как двоячки да троячки?

— Да, господи же ты боже мой! — заворчал Сальман. — Почитай, одна шваль идет да мелочь козырная.

Серен-Староста перекрыл шестеркой.

— Ой, ой, ой! — взвыл Расмус. — Да неужто же он в папы римские метит? Какого лешего ты козырей солишь, Сальман?

Он сбросил, и Серен забрал взятку.

— А я вот с Кристи Комарихи зайду, — сказал Серен и пошел с четверки червей.

— А на поддачу ей и сестрица ее Фефелушка, — подхватил Расмус и скинул четверку бубен.

— Купчина-то, чай, не по зубам будет! — сказал Йенс и хватил козырным тузом.

— Крой, малый, крой! Вали напропалую, покамест есть чем крыть.

— Не перебьешь! Жирен, черт! — заскулил Сальман и сбросил.

— Пойду-ка я с семерочки да на поддачу этакую же, — промолвил Йенс.

Серен забрал взятки.

— А теперь козелком, козелком! — продолжал Пенс, делая ход.

— А я его соловым меринком, меринком! — заорал Сальман и покрыл двойкой червей.

— Нипочем не бывать ему на конюшне, — захохотал Серен и перебил четверкой пик.

— Фофан! Обремизился! — рявкнул Расмус-Щур и шваркнул картами. — Фофан! На червонной двойке фофан! Добрая поденщица, чисто сработано. И ни-ни-ни! Нипочем! Уж нет так нет! Ладно, что мы не стали дальше играть. Пущай те с картами целуются, кто выиграл.

Они принялись подсчитывать взятки, а между тем в комнату вошел дородный, прилично одетый человек. Он сейчас же откинул стол и уселся у стены. Проходя мимо игроков, он притронулся к шляпе тростью с серебряным набалдашником и пожелал им доброго вечера.

— Спасибо на добром слове! — ответили они, и все четверо сплюнули. Пришелец вытащил кулечек табаку и длинную гипсовую трубку. Набил ее и постучал тростью о стол.

Голоногая девка принесла ему жаровню с углями и увесистый глиняный кувшин с оловянной крышкой.

Вынув из жилетного кармана медные щипчики, новый гость положил ими несколько угольков в трубку, пододвинул к себе кружку, откинулся назад и вообще расположился поудобнее, насколько позволяло место.

— Почем же этакая пачка табаку будет? — спросил Сальман, доставая кисетик из тюленьей кожи и принимаясь набивать трубочку.

— Двенадцать скиллингов, — отвечал пришелец и добавил, как будто извиняясь за расточительность: — В грудях от него вольготнее и опять же приятно, доложу я вам.

— Ну, а как оно, ремесло-то, ладно ли кормит? — продолжал Сальман и выбил огня в трубку.

— Изрядно, покорно благодарим на добром слове, изряднехонько! Да ведь стареешь, доложу я вам.

— Так-то так, — сказал Расмус-Щур. — Однако вам нет ни хлопот, ни забот покупщиков в дом приманивать. Их ведь вам любого на дом доставят.

— Опять же верно! — засмеялся незнакомец. — Рукомесло не похаешь — доброе, да и глотку не надсаживаешь, чтобы людям свой товарец всучить. Бери, что досталось, и никому ни выбирать, ни артачиться, ни отступаться не дозволено.

— Да и придачи не спрашивают! — подхватил Расмус. — И не спросят, ни в жисть не захотят более того, что им по закону положено.

— А что, мастер, как они? Шибко голосят?

— Да вроде мало кто зубы-то скалит.

— Тьфу ты! Ну и погань же ремесло, прости господи!

— Так, видать, я понапрасну на вас надежду имел, что мне помощь будет.

— Да какую-такую надежду вы на нас иметь можете? — угрожающе спросил Расмус и привстал.

— Никакой, право же, никакой такой, ни этакой… Подыскиваю я себе подручного, чтобы сперва мне пособлял, а там, глядишь, после меня и должность переймет. Вот о чем стараюсь, доложу я вам.

— А каково бы жалованье подручному-то? — спросил Йенс-Перехват совершенно серьезно.

— Пятнадцать далеров годовых наличными, с третья одежа да по марке с далера, который по таксе заработан.

— А что за такса такая?