Фру Мария Груббе

— Да, madame! Было некогда, наряду со всякими другими, дивное время, сказочная пора, когда я был вам весьма мил да люб. Припоминаете ли? Сумеречный час, под вечер, через неделю после нашего бракосочетания или примерно около того. Было ветрено, и шел снег…

— Точь-в-точь, как теперь.

— Сидели вы у камина…

— Точь-в-точь, как теперь.

— Да, как теперь! А я лежал у вас в ногах, и милые руки ваши играли моими волосами.

— Да, в ту пору вы меня любили!

— О, точно, как теперь! А вы, вы наклонились надо мной, вы плакали, и слезы бежали у вас по щекам… и целовали вы меня и глядели на меня так жалостно и чувствительно, словно молитву за меня в сердце своем творили. А потом вдруг, ни с того ни с сего — припоминаете ли, сударыня? — а потом взяли да и укусили меня за шею.

— Да, помню, боже ты мой милостивый, помню! И как же я вас тогда любила, богоданный супруг мой! Лишь заслышу, бывало, забрякали ваши шпоры на лестнице, так сразу же кровь в лицо бросится, в ушах зазвенит, дрожу с головы до пят, а руки холодные, как ледышки. Ну, а потом-то, когда вы вбегали и прижимали меня к груди…

— De grâce, madame![50]

— Ах, да что же за беда! Ведь это не боле, как поблекшие воспоминания о давно угасшей амурной страсти.

— Угасшей, madame?! Увы, пламенеет она жарче прежнего!

— Нет, слишком уж много дней минуло, как покрыл ее хладный пепел.

— Но воспрянет она из пепла подобно Феникс-птице, прекрасней и пламенней, нежели прежде! Иль… не воспрянет, скажите?

— Нет! Любовь — что цветик нежный. Как прихватит морозом в студеную ночь сердцевину, и конец ему — завянет с макушки до корпя.

— Нет, любовь подобна растению, которое розой иерихонской зовется. В засуху сохнет она и съеживается, а стоит выдаться теплой животворной ночи да выпасть обильной росе, как вновь развернет все листочки до единого, зеленеет себе как ни в чем не бывало, да еще пуще прежнего.

— Может статься. Любовь, верно, бывает всякого роду.

— Истинно так! Угадали! А наша как раз и была такой любовью.

— Что ваша была такая, это я от вас теперь слышу, а моя никогда не была такой, никогда.

— Стало быть, вы никогда не любили.

— Не любила? Ну, так я расскажу вам, как я любила. Было то во Фредериксборге…

— О madame, вы беспощадны!

— Да нет же! Я вовсе не к тому… Было это во Фредериксборге. Ах, вы и знать не знали, как я там настрадалась. Увидела я, что ваша любовь ко мне уже совсем, совсем не та, что прежде… Ах, как мать не отходит от больного дитяти и следит за каждою малостью, так и я со страхом и трепетом следила за вашей любовью. А когда по вашим холодным взглядам увидела, как она поблекла, когда почувствовала по вашим поцелуям, как слабо бьется кровь в ее жилах, то впору мне было изойти от муки и горя. Ночи напролет плакала об этой любви, молилась за нее, как за дочку любимую, которая день за днем, час за часом чахнет и сохнет. И с горя бросилась я за помощью и советом, какое найти снадобье целительное для вашей любви. И о каком бы тайном средстве ни прослышала, что вот-де любовное зелье, брала его и подмешивала вам по утрам в кофий, по вечерам в вино, а сама и верю и не верю. Три новолунья кряду расстилала я ваш нагрудник и читала над ним свадебный псалом, а на вашей кровати из-под низу собственной кровью вывела я крест из тринадцати сердец, да без проку, богоданный супруг мой, ибо любовь ваша была уже при смерти. Вот как вас любили!

— О нет, Мария! Не умерла моя любовь, она воскресла! Слушай, душа моя! Выслушай меня, ибо я был поражен слепотой, дурным недугом безумия, а нынче, Мария, падаю я перед вами на колени, и вот я у ваших ног, снова жених, снова сватаюсь, вновь умоляю, о, молю вас… молю! Ах, была моя любовь несмышленыш своенравный, а теперь выросла, повзрослела и возмужала. Вверьтесь же смело ее объятьям, и клянусь вам древом креста господня и честью мужеской, что объятия мои вовек вас не выпустят боле.

— Молчите! Да замолчите же! Этим не поможешь.

— Ах, да поверьте же мне, Мария!

— Богом живым клянусь — верю вам! Нет ни крошечки, ни крупиночки сомнения у меня в душе. Верю вам, верю вам искренне, что любовь ваша велика и сильна, а вот мою, мою вы задушили своими же руками, покойница она, и как ваше сердце ни взывай к ней, вовек вам не пробудить ее вновь.

— Пробудится, Мария! Персоны вашего пола… Я знаю, что среди них бывают такие, которые уж коль полюбят мужчину, так он хоть пинками гони их, все равно возвращаются, по гроб жизни будут возвращаться, ибо любовь их противу всего выстоит, она неуязвима.

— Да, что правда — то правда, богоданный супруг мой, и я… я, знайте же, в самом деле такая, но вы-то не из настоящих мужей.

— «Да хранит и оборонит тебя десница господня, дражайшая и ненаглядная сестрица моя, и да будет он тебе подателем всех благ души и живота, чего тебе ото всего сердца желаю.