Фронтовые записки

— Вон, две с половиной только, — указали они на валявшиеся на снегу. — Все с собой взяли.

— Надо прокладывать на шестах или по деревьям, вести двойную линию, — говорил я задумчиво.

— А откуда кабель взять? Начнём сматывать — половину того, что было, соберём, — говорили они.

— Не половину, а в два-три раза больше смотать нужно. Понятно? — говорил я, соображая, что с имеющимся у меня запасом 7500 метров ПТФ здесь воевать невозможно. — Пойдемте к командиру батареи, от него проверять начнём.

Мы тронулись в путь, стараясь ориентироваться чуть не ощупью по проложенной ими телефонной линии.

Вскоре часть проводов вместе с лыжнями, следами волокуш, полозьев, утопавших в снегу людей и лошадей повернула куда-то вправо, в глубину леса. Мы продолжали упорно двигаться по старому, запомнившемуся направлению, однако ночного многолюдства совсем не было, никто не встречался нам дорогой. Добравшись до лощины, мы убедились, что, кроме брошенных и во многих местах оборванных проводов связи, кроме валявшихся на снегу противогазов, подсумков, касок, лыж и цинков с оставшимися патронами, там ничего и никого нет. Куда же ушёл батальон? Где Калугин? Где Быков с радиостанцией?

— Свертывайте связь, да не стесняйтесь пустые катушки прихватывать — вон в снегу валяются! — указал я. — Чтобы все потери в кабеле были восстановлены. Явитесь к старшине Умнову на промежуточную. Сам пойду искать Калугина, — и, оставив телефонистов, я, скатившись с горы, стал пробираться обратно в лес.

Дойдя до того места, где провода и следы сворачивали вправо, решил повернуть и пойти в этом новом направлении.

Двигаясь, обгонял иногда отдельно бредущих пехотинцев, иногда лошадь, тянувшую за собой шлюпку со станковым пулемётом, цинки с патронами, коробки с пулемётными лентами.

Пройдя с километр, я увидел, что навстречу мне идёт на лыжах командир нашего артдивизиона капитан Фокин.

— Ну и денёк! Смотри-ка, красота какая, — и мороз, и солнце. Так и играет! — заговорил он, поравнявшись со мною, и остановился, наклонясь вперёд и опираясь подмышками на палки.

Я обрадовался встрече с капитаном. Тут же доложил ему о создавшемся катастрофическом положении с радиостанцией 6-ПК и об ужасающей паутине проводов связи.

В ответ на это капитан, по определению бывший в веселом настроении, сообщил мне, что второй батальон сделал бросок лесом километров на пятнадцать и вышел к деревне Избытово[3]. Немцы, боясь оказаться отрезанными, освободили деревню Хмели и шоссе до Избытова.

— Вот что значит правильный тактический манёвр, — говорил он радостно. — А ты иди, разыщи Калугина — он ушёл со вторым батальоном. Откроем огонь по Избытову.

— А связь?

— Ну, конечно же, радиостанциями, — отвечал он. — Я пойду сейчас туда, к батареям, приму меры, чтобы все радиостанции работали. Давай, иди, — повторил он, и его длинные широкие лыжи, удаляясь, захлопали по лыжне.

Скоро большая, грузная фигура капитана скрылась в лесу.

Снова в путь. Сказочно красив занесённый снегом сосновый лес, освещённый ярким февральским солнцем. Стройны и неподвижны молодые редкие ёлочки и сосенки. Лыжни не накатаны, идёшь не быстро, внимательно поглядывая по сторонам. Кругом тишина и безлюдье.

Так мерил я километр за километром, временами останавливаясь, наслаждаясь воздухом, солнцем, лесом.

Внезапно впереди и слева от меня раздались оглушительные резкие хлопки разрывов. Всё чаще и чаще, всё ближе и ближе, трещат сломанные сучья деревьев. Это рвутся мины. Немцы начали обстрел из миномётов. Уже не думаешь о красоте леса. В душу заползает страх, однако иду дальше, прикидывая, на сколько ошибается немец, на сколько не долетают мины до нашей импровизированной лесной дороги.

Разрывы мин появились впереди, совсем близко. Переждать или проскочить опасную зону? Пригнувшись и ускоряя максимально бег, вижу впереди людские фигуры. Кто это? Свои, конечно, вон лошадь на постромках с шлюпкой. Поравнявшись, вижу, что двое краснофлотцев уложили в шлюпку третьего, тяжело, видно, раненого. У него закрыты глаза, лицо мертвенно бледное, слабо стонет. Лошадь, цепляясь за кусты и проваливаясь по брюхо в снег, поворачивает волокушу с раненым в обратный путь.

— Миной задело? — спрашиваю я краснофлотцев. Те молчат, мотнув утвердительно головой и торопясь управиться с утопающей в снегу лошадью.

Пройдя немного вперёд и выйдя, кажется, из зоны обстрела, снова встречаю волокушу с лежащим в ней краснофлотцем. Масккостюм порван и залит кровью. Раненый молчит, рот его кривится, а широко раскрытые печальные глаза внимательно и серьёзно смотрят на меня. Просит пить. Сопровождающий лошадь ездовой останавливается, набирает на варежку снега, подаёт раненому. Останавливаюсь, уступая дорогу.

— Ничего, не падай духом, — говорю я раненому, — и выживешь, и отдохнёшь, и поправишься.

Он продолжает смотреть на меня внимательно, печально и серьёзно, из глаз выкатываются и ползут по щекам слёзы. Но лошадь дёргает, и волокуша, покачиваясь, уже плывёт по рыхлому снегу, оставляя за собой широкий двойной след[4].