Фронт без линии фронта

«Дорогие родители, пишу вам последнюю свою записку. 27 июля 1942 года исполнился ровно месяц со дня зачтения приговора. Мой срок истекает, я, может быть, не доживу до следующей передачи. Помилования я не жду. Эти турки (так Гордиенко называет следователей сигуранцы) отлично знают, что я из себя представляю… Жаль, что я не успел развернуться. Моя группа много кое-что бы сделала. Я не хотел подавать помилования, но Бадаев мне приказал писать, пришлось покориться, рассчитывали на побег… Сейчас нет возможности бежать, а времени осталось очень мало. Вы не унывайте, я жалею, что не успел вас обеспечить материально, но Саша Хорошенко (участник бадаевской организации, расстрелян оккупантами) поклялся мне, что, если будет на воле, он вас не оставит в беде… Наше дело все равно победит. Советы этой зимой стряхнут с нашей земли немцев и «освободителей»-мамалыжников. За кровь партизан, расстрелянных турками, они ответят в тысячу раз больше. Мне только больно, что в такую минуту я не могу помочь моим друзьям по духу. Достаньте мои документы. Они закопаны в земле, в сарае… там лежит фото моих друзей, мой комсомольский билет… Там есть фото Вовки Ф. … моего лучшего друга, не сердитесь на него, что его отец Федорович-Бойко оказался таким подлецом. Он комсомолец и будет верен власти Советов. Мы выросли и воспитывались в духе свободы… Там есть и мои письма. Есть там и коробочка. Можете ее вскрыть. Там мы клялись в вечной дружбе и солидарности друг другу, но мы все очутились в разных концах. Я приговорен к расстрелу… Я не боюсь смерти. Я умру, как подобает патриотам Родины. Прощайте, дорогие. Пусть батько выздоравливает, этого я хочу. Прошу только не забыть про нас и отомстить… Целую вас всех крепко, крепко, не падайте духом, крепитесь. Привет всем родным… Победа будет за нами. ЦКК[4]. Яша. 27 июля».

И несколько слов на полях последнего клочка, вокруг текста:

«Если расстр., то требуйте вещи… ничего не оставляйте этим гадам».

Через три дня, 30 июля 1942 года, Яшу Гордиенко в группе с другими бадаевцами расстреляли. Когда его со связанными проволокой руками выводили на расстрел, он запел. Тюрьма слушала его последнюю песню: «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе».

Борьба в условиях городской оккупации, и особенно в тяжелейших, ни с чем не сравнимых условиях катакомб, требовала от каждого бойца больших духовных сил, мужества и отваги. Чекисты-подпольщики и те, кто по велению сердца делил с ними трудности подполья, черпали эти силы в постоянном общении с народом. Советские люди всегда были рядом с ними, поддерживали их, не страшась ни пыток, ни смерти и не представляя себе иной жизни, кроме жизни на свободной земле. Во имя этой жизни они вступили в смертный бой. Таким, например, был нерубайский колхозник В. С. Капышевский. Он помогал партизанам и был схвачен жандармами. В. С. Капышевский умер от пыток, но не выдал ни одного человека.