Фронт без линии фронта

серьезных ранений, которые я получил на фронте. Но я никогда не жалел о

принятом решении. Опыт и знания, которые я получил в те дни, оказались столь

же ценными, как те опыт и знания, которые я приобрел в окопах".

После оккупации Рейнской области войсками Антанты Зорге отправляется в

Берлин. Затем товарищи посоветовали Рихарду перебраться во

Франкфурт-на-Майне.

Там он был выбран в руководство партийной организации города и начинает

выступать в коммунистической печати. Возможно, что именно тогда Зорге

завязывает связи с журналистскими кругами Франкфурта, связи, которые так

успешно использует позже. В этом городе он был человек новый. Поэтому, после

того как Компартия Германии оказалась под запретом, он осуществлял связь

Центрального комитета в Берлине с местной парторганизацией. Ему направляли

партийные фонды и пропагандистскую литературу. А когда в Саксонии произошло

вооруженное восстание и была создана рабочая республика, именно Зорге по

заданию ЦК партии поддерживал секретную связь с восставшими.

Заканчивая рассказ о работе Зорге в Коммунистической партии Германии,

нужно отметить главное: это были для него годы политического созревания.

В 1925 году по совету руководителей КПГ Зорге едет в Советский Союз.

Ему легко дышалось, хорошо работалось в Москве. Работоспособность его

была неистовой, иначе не назовешь. Утром товарищи встречали Рихарда в дверях

Института марксизма-ленинизма.

-- Куда спешишь? Чем сейчас занимаешься?-- спрашивали его.

-- Фридрих Энгельс,-- отвечал он. --Война. Энгельс о войне. Я должен

успеть, понять...

Днем он диктовал машинистке и только под вечер замечал, что та

буквально валится от усталости. Спохватывался, извинялся -- пора отдыхать

и... спешил в библиотеки, чтобы сесть за японские и китайские книги: его

интересовал Дальний Восток.

Рихард нередко чуть-чуть иронизировал над своей немецкой

размеренностью, пунктуальностью, даже над своим извечным -- "я должен". Но с

утра опять вставал, как по команде, делал зарядку, обливался холодной водой.

Всегда бодрый, подтянутый, серьезный, он заражал окружающих своим

трудолюбием и упорством. Впрочем, в полной мере свойственно ему было и

чувство юмора, и широта натуры, и непосредственность, и способность

увлекаться, загораться.

"Как ты все успеваешь? -- спрашивали друзья. -- Как выдерживаешь такую

нагрузку?"--"Я отдыхаю",--отвечал он совершенно искренне. Он уже бывал в

заграничных поездках, уже складывалась жизнь москвича, аспиранта-вузовца,

научного работника, казавшаяся ему отдыхом.

У него в Москве было много друзей. В доме тринадцать по бывшему

Гранатному переулку на первом этаже находилась квартира, в которой он часто

бывал. Здесь жила семья Г. Б. Смолянского, революционера-профессионала,

секретаря ВЦИКа в октябрьский период. Сын Смолянского -- Владимир

Григорьевич, журналист -- помнит, как отец знакомил его с Рихардом.

Ум и воля, которыми были отмечены черты тридцатилетнего Зорге, делали

этого человека значительным. Он был высокого роста, крепко скроенный,

светловолосый. Резко, круто очерченные брови, взгляд прямой, может быть,

несколько суровый, решительная складка губ. Однако он не казался ни угрюмым,

ни углубленным в себя.

Он умел слушать других -- свойство, не присущее людям замкнутым,

внутренне равнодушным. В эти минуты на его лице отражались все оттенки

"сопереживания". Когда он улыбался, его светлые глаза становились чуть-чуть

раскосыми. Это было неожиданно, и иногда собеседник удивлялся вслух. А он,

посмеиваясь, говорил что-то насчет "русско-татарского" происхождения матери.

Но вообще-то в своем грубошерстном свитере или желтоватой вельветовой куртке

он все-таки выглядел иностранцем.

В компании на Нижне-Кисловском он скоро совсем освоился. Ему нравились

Катины друзья, молодая советская интеллигенция. Теперь он живо участвовал в

общем разговоре, и все смогли убедиться, что молчаливый Ика сведущ в

живописи и скульптуре, любит поэзию, по-немецки знает наизусть Гейне, а

по-русски --многие стихи Блока.

Он говорил все еще с сильным акцентом, и над ним добродушно

посмеивались. Рихард был интересным рассказчиком, много знал, много видел,

но иногда застывал среди фразы и беспомощно махал у виска рукой, подыскивая

слово поточнее, и, не найдя его, обращался к Верочке Избицкой, знавшей

французский, по-французски. Но чаще он обращался к Кате.

Катя Максимова, хозяйка комнаты, казалась спокойной, сдержанной. Но

друзья знали, что она способна на неожиданные решения. Выпускница

Ленинградского института сценического искусства, которую ее педагог Л. А.

Вивьен помнит как способную актрису, в двадцать девятом году вдруг заявила,

что хочет пойти на завод, "в рабочую гущу". И пошла. Работала сначала

аппаратчицей, потом -- бригадиром, мастером, начальником цеха завода

"Точизмеритель". С Рихардом ее связывала больше чем дружба, и в 1933 году