Фронт без линии фронта

Объявят в приказе благодарность. Даже носить награды не принято. Не тот

род службы, чтобы афишировать свои доблести, привлекать к себе внимание

посторонних.

Уважение товарищей -- таких же чекистов, сознание, что ты выполнил свой

долг перед партией, перед народом,-- вот высшая награда разведчику,

Иоганн знал, что если представится возможность, он кратко сообщит в

Центр: "Посылая радиограммы о сроках нападения на СССР, погиб Бруно.

Противник данными о нем не располагает". И все. Остальное --

"беллетристика", на которую разведчику потом указывают, как на растрату

отпущенного на связь времени.

Иоганн снова и снова анализировал все, что было связано с подвигом

Бруно. Нет, не случайно Бруно оказался поблизости от их расположения. Он,

вероятно, предполагал, что Иоганн способен на опрометчивый поступок и, узнав

о дате гитлеровского нападения, может себя провалить, если поступит так, как

поступил Бруно. Иоганн проник в самое гнездо фашистской разведки. Бруно это

не удалось, и поэтому он счел целесообразным выполнить то, что было

необходимо выполнить, и погибнуть, а Иоганна сохранить Бруно, наверное,

рассчитывал, что о похищенной рации станет известно Иоганну, и тот поймет,

что информация передана.

Иоганн не знал, что Бруно хотел взорвать машину, чтобы не попасть в

руки фашистов, но не успел: пуля перебила позвоночник, парализовала руки и

ноги. Это не оплошность -- стечение обстоятельств. И когда выворачивали его

сломанную ногу, топтали раздавленную кисть руки, жгли тело, он почти не

ощущал боли. Никто не знал этого. Знал только Бруно. Боль пришла, когда

задели его сломанный позвоночник. Она все росла и росла, и он не мог

понять.-, как еще живет с этой болью, почему она бессильна убить его, но ни

на секунду не потерял сознания. Мысль его работала четко, ясно, и он боролся

с врагом до самого последнего мгновения. Умер он от паралича сердца.

Сознание Бруно все выдержало, не выдержало его усталое, изношенное сердце.

Иоганн снова увидел лицо Бруно с откинутым лоскутом кожи, его внимательный

оживший глаз словно беззвучно доложил Иоганну: "Все в порядке. Работа

выполнена". Именно "работа". "Долг" он бы не сказал. Он не любил громких

слов. "Работа" -- вот самое значительное из всех слов, которые употреблял

Бруно.

-- Эй, ты!--Дитрих ткнул Вайса в спину.-- Что скажешь об аварии?

Иоганн пожал плечами и ответил, не оборачиваясь:

-- Хватил шнапсу, ошалел. Бывает...-- И тут же, преодолевая муку,

медленно, раздельно добавил: -- Господин капитан, вы добрый человек: вы так

старались спасти жизнь этому пьянице.

Да, именно эти слова произнесли губы Иоганна. И это было труднее всего,

что выпало на его долю за всю, пусть пока недолгую жизнь.

Два года над пропастью

Это была обычная школьная тетрадь в линейку, в серо-голубой обложке.

Настолько обычная, что никто из нас поначалу не обратил на нее внимания. Но

вот генерал Дроздов открыл ее первую страницу, и мы прочитали:

"Прошу советских патриотов хранить эти записи, и, в случае моей гибели

от рук врагов моей Родины -- немецких фашистов, с приходом Красной Армии

передать их соответствующим органам. За что я и наша Родина будут вам

благодарны". А на соседней странице очень твердым, очень спокойным и очень

аккуратным почерком, как будто речь шла, скажем, о составлении списка на

зарплату, было написано:

"Завербованы и переброшены в СССР немцами". И дальше перечислялись

фамилии, целый список из восьмидесяти семи фамилий, имен, отчеств и адресов

предателей и шпионов.

-- Если бы "Максим", которому, принадлежала тетрадь, сделал только это,

то и тогда он мог бы считать свое задание выполненным, -- негромко и, как

показалось нам, чуть торжественно произнес генерал.

-- Что же это за тетрадь? Как попала к вам, кто ее хозяин? Жив ли он?

-- Постараюсь ответить на все вопросы,--ответил нам генерал. --

Придется рассказать целую историю. Речь идет не о детективе, а об обыденной

чекистской работе.

О людях, про которых я буду рассказывать, в годы оккупации в Киеве

ходили легенды. Но в силу особенностей разведывательного дела знают о них

лишь немногие. Думаю, что вы будете первыми, услышавшими всю правду о

"Максиме" и его группе.

Эту историю можно было бы назвать "Два года над пропастью". Такой

заголовок в какой-то степени отразил бы трудности и опасности, которые

пришлось перенести группе советских разведчиков-чекистов, действовавших в

глубоком тылу врага и удивительное мужество и презрение к смерти, которое

выказали эти люди.

Так это начиналось

С чего начинается рассказ о разведчике -- с его детства? У Максима оно

прошло где-то под Борисполем. Рос без отца. Батрачил, учился в школе,

слесарил в МТС и никогда не помышлял о разведывательной работе в тылу врага.

А может быть, рассказ о Максиме следует вести с той минуты, когда

вступил он в первое соприкосновение с врагом? Но и это было бы не совсем

правильно, потому что ее предваряли месяцы и годы учебы, пограничной службы,