В «Толковании сновидений» Фрейд говорит, что задумывался о смерти еще в раннем детстве. Когда ему было два года, умер его младший брат Юлий. Фрейд уверял, что в процессе самоанализа мог вспомнить о своей реакции на это событие. Он завидовал младенцу, а потому чувствовал себя виноватым. «Я встретил брата, родившегося на год позже меня (он умер через несколько месяцев после рождения), враждебно и испытывал настоящую детскую ревность, его смерть заронила в меня семена угрызений совести»[500].
Фрейд также вспоминал разговор с матерью, которая сказала ему: «Все мы созданы из земли и в землю возвратимся». Мальчик выразил сомнения в правоте этого суждения. Тогда мать представила ему «доказательство». «Мать начала тереть ладонь об ладонь – как если бы делала клецки, только между ладонями не было теста, – и показала мне темные чешуйки кожи, возникшие от трения: это доказывало, что мы сделаны из земли. Мое изумление при виде этого было безграничным, и я смирился с мыслью, формулировку которой услышал позже:
В одном письме от 1914 года Фрейд рассуждает о войне, опираясь на опыт работы с пациентами. «Психоанализ показывает, что примитивные варварские разрушительные влечения у человека не исчезают, но сохраняются, хотя и вытеснены из сознания». Эти импульсы «ждут возможности» выйти наружу, а война им такую возможность предоставляет, и потому войны возникают снова и снова. Человечество стало более образованным, но знания приводят лишь к тому, что войны случаются чаще и становятся более разрушительными. Это объясняется тем, «что наш разум хрупок и несамостоятелен, так что он становится игрушкой наших влечений и чувств»[502].
Война показывает, что наши глубинные влечения остаются такими же, какими были у наших примитивных предков, и под слоем современной вежливости таятся варварство и грубость. Войны демонстрируют, что «нашему бессознательному недоступна мысль о смерти, мы готовы убивать чужаков и испытываем противоречивые чувства к тем, кого любим, а потому во всем остаемся дикарями»[503].
В 1914 году, в статье под названием «Размышления о войне и смерти», Фрейд делится одним любопытным наблюдением: наше бессознательное не осознает смерти. Наша психика устроена так, что мы нацелены на вечное бытие. «Наше бессознательное, – пишет Фрейд, – не верит в нашу смерть; оно ведет себя так, словно мы бессмертны»[504]. Мы не способны «представить нашу смерть, а когда пытаемся это сделать, все равно остаемся по сути дела зрителями. И потому ни один человек не верит в то, что он умрет»[505]. Фрейд не пытается истолковать этот шокирующий вывод с философской точки зрения. Вероятно, Льюис мог бы сказать, что наш ум отвергает мысль о смерти по той причине, что смерть не входила в изначальный «замысел о творении».
В конце статьи о войне и смерти родоначальник современного психоанализа приходит к любопытному заключению: «Если хотите вынести жизнь, готовьтесь к смерти». Фрейд понимал то, что давно знали многие психиатры: для полноты жизни нам необходимо решить проблему смерти. Если она не решена, человек тратит слишком много сил на то, чтобы отрицать смерть, или же мысль о ней становится навязчивой. Несложно понять, как справлялся с этой проблемой сам Фрейд. Смерть стала его навязчивой и пугающей идеей. Он окутал ее суевериями и постоянно думал о своей кончине. Его врач говорил, что мысли Фрейда о смерти были «суеверными и навязчивыми».
В тридцать восемь Фрейд писал, что ему «предстоит испытывать разные недомогания на протяжении четырех-пяти или восьми лет, когда будут чередоваться периоды хорошего и плохого самочувствия, а затем, в промежутке от сорока до пятидесяти лет, молниеносно скончаться от разрыва сердца; хорошо, если это не произойдет сразу после сорока»[506].
Когда Фрейду было пятьдесят три, он посетил Америку – то был его единственный визит в Соединенные Штаты. Там он встретился со знаменитым американским философом и психологом Уильямом Джеймсом. Тот произвел положительное и «незабываемое впечатление» на Фрейда – особенно то, как он относился к смерти. «Никогда не забуду один эпизод на нашей совместной прогулке. Он внезапно остановился, протянул мне свою сумку и попросил меня идти дальше, сказав, что скоро меня догонит, как только у него пройдет приступ грудной жабы (стенокардии). От этой болезни он и умер год спустя, а я желал бы быть столь же бесстрашным, как он, перед лицом смертельной угрозы»[507].
В пятьдесят четыре Фрейд писал: «Время маленьких студенческих радостей осталось позади, мы постарели. Наша жизнь кончается»[508]. Фрейда не радовали дни рождения, они вызывали у него отчаяние. «Если бы я знал, как мало радости принесет мне мое шестидесятилетие, я бы, наверное, не радовался и тогда, когда мне исполнился год. В самые лучшие времена это было грустным событием»[509].