Франц Кафка не желает умирать

«К жизни он предъявлял требования скорее завышенные, нежели заниженные. Жаждал совершенства, как в любви, так и во всем, либо идеал, либо ничего… Одной зимней ночью в Виноградах стояла настоящая стужа, а Франц был лишь в легком пальтишке. Когда Верфель набросился на него с упреками, он объяснил, что даже в холодное время года принимает ледяные ванны… Я жил в одном очень шумном доме на углу Штефансгассе и Георгенштрассе и очень страдал, никогда не зная там тишины. Никто не мог понять меня лучше, чем Франц. Сам он спасался от шума, засовывая в уши вату. Последовав его совету, я и сегодня не могу уснуть без… Он был скуп на слова, говорил кратко и порой резко. Иногда довольствовался красноречивым молчанием… Когда в издательстве Вольфа вышла его первая книжка, он сказал мне: «В магазине Андре было продано одиннадцать экземпляров. Десять из них приобрел я сам. И очень хотел бы знать, кому достался одиннадцатый…» Я его недавно видел, он так похудел и с трудом дышал. У него охрип голос… Не родись он евреем, ему никогда бы не стать Кафкой… Он был одиночка и человек ученый… «Превращение» является самым сильным произведением современной немецкой литературы… Как-то раз, когда я сказала ему, что Диккенс скучен, он прочел мне несколько страниц о первой помолвке Дэвида Копперфилда, преисполненных подлинного веселья. Читал он просто бесподобно… Одно время Франц ударился в атеизм, желая, чтобы я тоже отказался от иудейской веры. Диалектик из него был хоть куда. Дело было в аккурат накануне Пасхи и всенощного бдения, которые я из-за родителей никогда особо не любил. Мне очень хотелось устоять перед всеми его аргументами. Я все же сумел настоять на своем. Много позже он решил вернуться к вере, от которой уговаривал отказаться меня… По натуре он был человек экзальтированный, обладал буйным воображением, но умел держать свои пылкие порывы в узде и преодолевать приступы сентиментальности… Однажды, когда мы отправились к Берте Фанте на сеанс спиритизма, он сказал мне: «Если стол движется, когда его внизу толкают те, кто за ним сидит, никакого чуда в этом нет…» Вы видели в газете изумительный некролог Милены Есенской? В статье говорится, что вот уже несколько лет ждет своего издателя роман «Процесс», вы сами эту книгу читали?.. Он повсюду старался выявлять скрытую простоту вещей… Ни один писатель, с которыми мне приходилось общаться, не производил такого впечатления человека, которому совершенно безразлична материальная сторона его творений… в 1917–1918 годах я жил в Вене. Франц попросил меня подыскать ему комнату в тихой гостинице. После разговора с ним у меня возникло предчувствие, что судьба его брака будет решаться в Будапеште. В Вене он сообщил мне о разрыве с невестой. Был предельно спокоен. Мне даже показалось, что после этого ему стало легче на душе. Пошел со мной в кафе «Центр». Время было позднее, и народу там собралось немного. Ему все пришлось по вкусу… Людей он знал как дано только ясновидящим и пророкам… В последний год я видела Франца на седьмом небе от счастья. Его физическое состояние ухудшалось, что правда, то правда, но еще не настолько, чтобы внушать серьезные опасения. В Берлине с его спутницей они жили поистине идиллической жизнью. Из сына он в известной степени превратился в отца семейства».

Когда она все же сумела вырваться из круговорота этой коллективной дани уважения, изливавшейся на нее бурным потоком, от вежливых улыбок одними губами у нее свело судорогой челюсть, а в голову набились пустые, бессмысленные слова. Задержаться в погребальном зале Оттле удалось лишь самую малость. Побыть с братом наедине ей никто не дал. Свое свидание с вечностью она пропустила. А теперь уже поздно. Четверо мужчин в черном несут ее брата на руках, шагая медленным, размеренным шагом. Над кладбищем носится ветер. Она видит перед собой гроб. Под туфлями скрипит гравий. Весна прошла, и вот теперь, в июне, наступила зима. Франца больше нет. Или это больше нет самого мира, в котором он жил?

Рядом с ней идет Дора. Каждый шаг дается ей с таким трудом, что того и гляди упадет. Теряет равновесие. Или все же рассудок? «Кто не видел Дору, тот не знает, что такое любить», – сказал ей Роберт. Всю неделю, что она живет у них дома, с ее уст срываются только долгие, протяжные всхлипы.

«Слушай, Оттла, как ты умудряешься не плакать?» – без конца переживала за нее сестра Валли. Как тут объяснить, что у нее просто нет слез? Франц унес с собой в могилу все, свою боль, свою тоску. Вместе с ним умерло и его отчаяние.

Чуть впереди идет отец, замкнувшись в своем молчании. Прямой, достойный, погруженный в свои мысли, с отсутствующим взглядом. О чем он сейчас может думать, этот человек, бессменно одерживавший в вечной семейной дуэли никому не нужные победы? Может показаться, что торопится за сыном, стараясь после смерти догнать того, кому мешал жить. Отец, я не хочу тебя потерять, не хочу, чтобы ты погиб, терзаясь угрызениями совести. Прошу тебя, нам и одной беды достаточно.