Франсуа Мари Вольтер

Отталкиваясь от того факта, что человеку свойственны противоречивые влечения, чувства, мысли и поступки, Паскаль усматривал в этом доказательство правильности христианского учения о человеке как онтологически двойственном и в этом смысле «противоестественном» существе, в котором бренное тело оживотворено бессмертной душой. Вольтер, соглашаясь с тем, что один и тот же человек может временами быть то добродетельным, то порочным, то самоотверженным, то эгоистичным, то разумным, то безрассудным, не считает, однако, что это объясняется предполагаемой двойственностью природы человека, попеременным преобладанием в нем то действия души, то действия тела. Ведь подобная противоречивость, замечает Вольтер с известной долей иронии, может быть наблюдаема у всех живых существ, в том числе таких, которым ни один христианин не рискнет приписать бессмертную душу: собака то ласкается к людям, то кусает их; курица вначале заботится о своих цыплятах, а затем перестает обращать на них внимание; дерево то покрыто листьями, то голо. И даже в неживых предметах можно найти какие-то аналогии этим противоречиям: зеркало, например, отражает то один предмет, то другой. По мнению Вольтера, было бы нелепым на основании этих фактов заключать, что все перечисленные вещи образованы сочетанием естественных и сверхъестественных принципов; разумнее сделать вывод, что каждая вещь, будучи в сущности единой как природное образование, имеет много различных свойств и способов действия, некоторые из которых противоположны по отношению к другим. «С этой точки зрения, — возражает Вольтер Паскалю, — человек не загадка, как вы изображаете, чтобы иметь удовольствие обожествить его; человек представляется находящимся на своем месте в природе» (6, 22, 30).

Фундаментальный тезис паскалевской антропологии — «ничтожество» человека. Оно выражается, во-первых, в том, что, согласно Паскалю, человек из-за фатальной ограниченности своих познавательных способностей не в состоянии постичь ни Вселенную как определенную целостность, ни каждую отдельную вещь в ней. Вторым проявлением ничтожества человека Паскаль объявлял его подверженность страданиям и его смертность, уподобляя жизнь людей на земле плачевной судьбе узников, осужденных на казнь. Наконец, выражением ничтожества человека являются, по Паскалю, всевозможные пороки (он объясняет их «первородным грехом»), из-за которых людям следует с отвращением смотреть на себя. Единственным светлым пятном человеческого существования Паскаль считал разум, возвышающий его обладателей над всяким иным бытием. Но величие «мыслящего тростника» сводилось Паскалем… к осознанию человеком себя жалким и ничтожным существом. После этого Паскалю казался совершенно неизбежным вывод: только вера в бога как создателя и промыслителя мира, служение богу и надежда на его бесконечное милосердие могут избавить человека от отчаяния. Этот вывод вместе с тем рассматривался Паскалем как главное основание для веры в бога. «Мне кажется, — полемизировал Вольтер, — что общий замысел Паскаля, когда он писал свои „Мысли“, состоял в том, чтобы представить человека в одиозном свете; он выступал против человеческой природы примерно так же, как против иезуитов. Он ставит в вину сущности нашей природы то, что свойственно только некоторым людям; он красноречиво оскорбляет человеческий род. Я осмеливаюсь принять сторону человечества против этого возвышенного мизантропа; я осмеливаюсь утверждать, что мы не являемся ни столь дурными, ни столь несчастными, как считал он» (6, 22, 28).

Соглашаясь с тем, что человеческое знание о бесконечности Вселенной никогда не может быть исчерпывающе полным, Вольтер в полемике с Паскалем делает упор на то, что, несмотря на известную ограниченность познавательных способностей человека, он в настоящее время все же очень многое знает и границы его знаний постоянно расширяются, а это не дает оснований говорить о его «ничтожестве». «Мы, — подчеркивает Вольтер, — знаем многие истины; мы сделали множество полезных изобретений; утешимся, что мы не знаем отношений, которые могут существовать между пауком и кольцом Сатурна, и продолжим изучение того, что в наших силах» (там же, 54). Паскалевскому ужасу перед бесконечностью Вселенной Вольтер противополагает горделиворадостное осознание могущества человека перед лицом его впечатляющих творений на земле, где он в силу этого не имеет оснований чувствовать себя чужаком. «Что касается меня, — заявлял Вольтер, — то когда я вижу Париж или Лондон, у меня нет никаких поводов впадать в то отчаяние, о котором говорит Паскаль. Я вижу город, который ничем не походит на пустынный остров, но является процветающим и цивилизованным поселением, где люди счастливы настолько, насколько это позволяет человеческая природа» (там же, 34).