Фрактальный принц

Неприятно признавать, но всё пошло не совсем так, как я ожидал, заявляет вор. Одноглазый торговец меня обошёл. Если ты считаешь, что ситуация на поверхности слишком сложная, надо постараться сократить потери. Возможно, нам удастся воспользоваться моей находкой и проникнуть в разум Чена более прямым путем…

Но для этого тебе всё равно необходимы Коды Основателя.

Да, полагаю, что это так, отвечает вор. И времени у нас маловато. Похоже, что в самом недалеком будущем разгорится открытая война между сянь-ку, василевами и пеллегрини.

Война, повторяет Миели.

Чёрт побери! восклицает вор. Чтобы добраться до аль-Джанна, тебе потребуется целая армия. Миели, бросай всё это. Признаю свою ошибку. Мы поищем другой способ.

Армия, шепчет она.

О чём ты говоришь? спрашивает вор.

Миели игнорирует его вопрос, закрывает глаза и обращается с мольбой к Пеллегрини.

25 Таваддуд и Совет

На следующий день, когда Таваддуд должна предстать перед Советом, в её камеру приходит Дуньязада. Камера представляет собой крохотную прямоугольную комнатку, где очень душно и полно Кающихся. Дуни долго стоит у дверей и смотрит на сестру. На ней официальный костюм мухтасибов Дома Гомелец из тёмной ткани, расшитой Тайными Именами. Но, к удивлению Таваддуд, на шее Дуни нет кувшина с карином.

– А ты знаешь, почему я стала мухтасибом? – спрашивает Дуни.

Таваддуд не отвечает.

– Потому что я хотела защитить от этого тебя.

Дуни произносит Тайное Имя, и Таваддуд оказывается в её голове.

Она смотрит на город с башни. Это первый и важнейший долг мухтасибов: видеть другой Сирр, где живут джинны, наблюдать за потоками Печатей и соборов, слушать пульс и дыхание города в атаре. Ниеве, конечно, тоже здесь: она накладывает мазок за мазком, рисуя для неё ночной город, шепчется с доставляющими информацию Кающимися, носится по проводам и пятнам атара, свободным от дикого кода, чтобы показать Дуни теневую сторону реальности.

После проведённой в башне ночи ей всегда кажется, что Другой Город и есть настоящий Сирр: именно здесь она улаживает проблемы, проникая в виртуальный образ, дотрагивается до узлов, ощущая их в пальцах Дуни Ниеве, которые одновременно принадлежат миру тени и миру плоти.

Она думает о Таваддуд, о её любви к монстрам, и гадает, понимает ли сестра всю сложность положения мухтасибов и двойственность их природы. Одна часть – это она сама, хранящая воспоминания об играх с сестрой на Стене, а другая часть – Ниеве, живущая в кувшинчике у неё на шее, это душа, которая рыщет по ночному городу в поисках тела.

Отец передал Дуни сплетателю, когда ей было семь лет. «Слишком поздно, – говорил тот человек, почёсывая бороду. – Почему медлили? Она никогда не приживётся».

Руки отца тяжело опустились на плечи мужчины, кольца джиннов впились в кожу на его шее. «Она Гомелец, – сказал тогда отец. – Она должна иметь карина». В его словах слышался отголосок споров с матерью. Дуни имела привычку притаиться где-нибудь неподалёку и слушать, как они обсуждают это. А Таваддуд в это время спокойно спала.

Той ночью мать просила подождать ещё несколько месяцев. Она говорила, что пока не в силах их отпустить.

А отец сказал, что пора. И даже уже поздно. Потом помолчал и добавил, что одной было бы вполне достаточно, но мать должна выбрать.

«Как я могу выбрать?»

«Глупая женщина. Карин – это не зло. Это знак богатства и могущества. Это ещё одна душа, дающая силы служить своему городу».

«Но не только это, – возражала мать. – Говорят, что после такого шага люди меняются. Я видела тебя с Херимоном. Ты становишься другим».

«Я это сделаю», – заявила тогда Дуни.

Родители оглянулись на неё.

«Моя милая, мой цветочек, ты сама не знаешь, что говоришь, – сказала ей мать. – Тебе пора в постель. Мама и папа беседуют».

«Я слышала, что вы обсуждали. Я хочу это сделать».

Отец внимательно посмотрел на неё, и его глаза потемнели, как всегда бывало в минуты глубокой задумчивости. А затем он объявил, что решение принято.