Фоторобот в золоченой раме

— Значит, лимон с тебя не взять, — задумчиво произнёс Шведов. — Ладно, может, и выживешь. Если докажешь, что только рисовал и в коммерции не участвовал.

— Да я что — я просто художник. А это они продавали. За миллионы страшные. А мне пятьсот баксов.

— Ну, рассказывай, Репин ты наш. — Платов отпустил художника и втолкнул его из маленького коридорчика в просторное помещение мастерской.

Так и должна выглядеть мастерская художника не от мира сего. Раковина, в которую со звоном падали капли из медного крана. Мольберты. Иконы на стене. Пара десятков картин — пейзажи, натюрморты, религиозные сюжеты, выполненные мастерски. В углу сложены упакованные в целлофан картины. Вдоль стен шли полки с толстыми фолиантами по изобразительному искусству. На двух мольбертах старинные картины. Пахло красками и химикатами. Везде валялись бутылки, пакеты, предметы одежды, мятые листы бумаги — бардак жуткий.

— Я… Я же не виноват, — тараторил художник, которого усадили на продавленную кожаную кушетку, прикрытую солдатским одеялом.

И он стал причитать, что Носорог, сволочь такая нерусская, лет семь эксплуатировал его. Потом начал лихорадочно вспоминать, какие картины перелицовывал.

— Остались фотки тех картин? — спросил Шведов.

— Носорог не хотел, чтобы я фоткал. Но я фоткал. Это же мой труд. Моя память. Они у меня на компьютере. Дома.

В ходе дальнейшей беседы выяснилось, что все картины, которые были проданы Левицкими, переделывал Гурский по заданию Носорога. При этом один раз он приезжал с каким-то типом, смотреть перелицованную картину, которая стала пейзажем Киселёва.

— Картина ещё не закончена была, — сказал Гурский. — Но уже готовилась к продаже. Носорог с таким здоровяком приехал. Имя у него странное было. Рубан. Рудин.

— Может, Рубен?

— Точно, — кивнул Гурский.

Ну, вот и Левицкий нарисовался.

— Они приценивались, хорошо ли подпись выправлена. Носорог этому Рубену старые фотографии тыкал и хвастался, как филигранно перелицевали старое полотно… Я это умею! У меня нет денег. Я не смогу отдать долгов Носорога. Поверьте. Но я готов на вас работать. Лучше меня перелицовщиков нет!

Шведов продемонстрировал удостоверение, представился, уселся на табуретке напротив сгорбившегося на кушетке Гурского.

— Слушай сюда и не говори, что не слышал. Ты реально соучастник мошенничества. Срок — до десяти лет. Но возможны варианты.

— Какие варианты? — Художник обрадовался, что перед ним не бандиты, и тут же по застарелой интеллигентской привычке принялся качать права. — Я ничего не знаю! И ничего без адвоката не скажу!

Платов продемонстрировал ему диктофон:

— Всё записано. Будешь чудить, дам эту запись послушать тем, кому твои перелицовки достались. И тогда будешь за Носорога расплачиваться. Другой вариант — ты даёшь полный расклад под протокол. И мы тебя попытаемся вывести из-под удара. Попробуем сделать свидетелем…

Вскоре Платов свернул и спрятал в нагрудный карман собственноручное объяснение бедолаги-художника — железобетонное доказательство умысла на мошенничества Носорога и Левицких…

* * *

«В полном объёме не были выполнены указания следователя. Несмотря на неоднократные напоминания, не легализованы и не предоставлены следствию материалы оперативно-розыскных мероприятий — ПТП, что исключило возможность создания полноценной доказательственной базы. По вине оперативных сотрудников подозреваемый Р.О. Омаров узнал о готовящемся задержании и скрылся от следствия.

Прошу Вас дать принципиальную оценку деятельности подчинённых Вам оперативных сотрудников и в полном объёме выполнить отдельные поручения…»

— Красиво излагает, — хмыкнул Платов, кидая ксерокопию доноса на стол. — На меня тоже такая пришла. Ты мне объясни, чего это Камбала взбесилась? Ей хвост прищемили?

— Всё нормально, Валера. — Шведов налил из пластмассового чайника в кофейную чашку воду, запузырился растворимый кофе. — Ты в курсе, что сейчас идёт скандал вокруг игорного бизнеса. ФСБ уличило прокурорских в крышевании тайных подмосковных казино. Несколько сильных прокурорских фигур слетело. И теперь прокуратура всячески демонстрирует свою принципиальность. Похоже, на этой волне на Лукашкину давят, чтобы она расследовала дело. И она решила перевести стрелки на нас. Вот только хрен она угадала.

— А что мы ей сделаем?

— Моё руководство посмотрело эту кляузу. Будем готовить ответ Чемберлену. — Шведов открыл сейф, туго забитый томами оперативного дела «Хищники».

В кабинете на Житной, 16, они зависли надолго. Анализировали сводки ПТП, прорабатывали ситуацию, оттачивали доводы. В общем, трудились над письмом «турецкому султану».

Платов печатал на компе лучше, поэтому он барабанил по клавишам, а Шведов прогуливался по кабинету, дымя сигарой, и надиктовывал новые доводы.

К десяти вечера они напечатали справку на десяти страницах. К одиннадцати часам сократили её до четырёх листов.

Шведов прочитал результат коллективного творчества и кивнул:

— Ну что. В меру тактично. В меру драматично. И в меру жёстко. И авторская мысль прослеживается: следователь — воровка и профнепригодна. По коньячку?

— Не вижу повода не выпить…