Фосс

После бури наступило нежное эмалевое утро. Окоченевшие от холода погонщики горделиво совершили утренний ритуал, после которого зарезали парочку наиболее годных овец, причем занимался этим Ангус, Тернер же раздавал советы с таким видом, будто и сам принимал участие. Сей навык он приобрел в Сиднее, когда был разнорабочим.

Освежевав и разделав овец на куски, они нагрузили лошадей и приготовились везти мясо через кряж, чтобы подсушить в главном лагере.

Хорошая погода и надежда на чуть более сносные условия привела Тернера в прекрасное расположение духа. Кружа подле скачущих по скалам коз, которые вроде бы должны были продолжить путь вместе с экспедицией, поскольку насчет них указаний не поступало, Тернер колотил рукой по крупу лошади и распевал:

Адью, адью, милые овечки,

Настал ваш смертный час…

— Бедняги, — добавил он, садясь в седло, — как я рад с ними распрощаться!

Пока они медленно взбирались наверх, гоня маленькое стало коз, Ральф Ангус посмотрел на коричневых овец на равнине, но обернулся лишь раз, потому как даже не стремился проявлять заботу о том, что было скорее товаром, нежели животным. Хотя этот молодой человек обладал изрядной долей порядочности, он вовсе не собирался нарушать границ приличий.

Короткое путешествие прошло без происшествий, не считая того, что вскоре всадников облепили черные мухи, польстившиеся на привязанное к седлам мясо. Тернер принялся ругаться и ерзать, в результате чего кобыла пошла боком и стала взбрыкивать. Избавления это, понятное дело, не приносило никому из них.

— Черт побери! — вскричал человек на лошади. — Сейчас кто-нибудь из нас сломает себе шею! Мухи по нам так и ползают, я прямо чую, как во мне кишат личинки! Ральф, разве на тебе их нет?

Ральф скривился. От сырой земли начали подниматься испарения, им овладела томная расслабленность, и он решил не утруждать себя ответом. Кроме того, одним из преимуществ этой дружбы была свобода выбора говорить или молчать. Животные не рассуждают. Поэтому мужчины упорно двигались вперед, принимая недостатки друг друга в благодарность за то, что при этом могли наслаждаться собственными несовершенствами. На фоне горы две маленькие фигурки имели больше сходств, нежели отличий.

Когда они наконец спустились в лагерь, выяснилось, что Фосс, Пэлфримен и мальчик-абориген отправились куда-то с научными целями и за главного остался Джадд. Каторжник тотчас же решил разделать баранину на куски поменьше и разжечь костер, чтобы одновременно ускорить сушку мяса и отогнать мух. Всем этим он занялся сам, потому что прочие не проявили ни малейшего интереса. Или же просто доверились ему.

Дождь смыл многие сомнения, и в лагере воцарился мир. По руслу реки несся бурный желтый поток. Зелень тоже стала более сочной: на переднем плане отчетливо выступили острые листья травы, вдалеке заклубилась зеленая дымка. К журчанию воды добавились тысячи звуков влажной земли, чавканья жвачки в запавших щеках коров и вздохи измученной конской плоти, наконец сытой и умудренной. Приятно запахло свежим зеленоватым навозом. Над всем этим мерцающим действом порхали невиданные бабочки. Яркость трепещущих крылышек не поддавалась описанию. Так, с помощью ритмичных взмахов, мир яви сообщался с миром сна.

Тем не менее, едва Джадд объявил, что в результате совместного воздействия солнца и дыма баранина достаточно подсохла, Фосс решил выступать на следующее же утро, хотя среди присутствующих не нашлось бы ни одного желающего прервать отдых и перестать любоваться пейзажем, лежа на спине. Что касается самого немца, то после дождя он заметно помолодел и начал шутить на тему трудолюбия. В те дни, когда свет стал зеленее и добрее, Лора Тревельян возобладала над ним до такой степени, что он принял форму человека, по крайней мере на время. Как и насытившаяся влагой земля, он наслаждался радостями брачного союза.

Вечером накануне отъезда Фосс и Пэлфримен сидели в тени бригалоу, разбирая собранные образцы. Пэлфримен возился со шкурками птиц, Фосс — с бабочками, которые поражали яркостью внутренней поверхности крылышек, при том что снаружи были однотонными. Даже будучи мертвыми, бабочки радовали глаз.

— Скажите, мистер Пэлфримен, — спросил Фосс, — скажите мне, как христианин, хватит ли у вас веры, чтобы дотянуть до рая?

— Христианин из меня так себе, — ответил Пэлфримен, держа в руках маленькую птичку скромной расцветки. — К тому же рай вполне может оказаться миражом.

— Допускаю! — рассмеялся Фосс, потому что в тот день был весел. — Я и сам настроен скептично, — признался он, обводя жестом пейзаж и разложенных перед собой мертвых бабочек, — хотя и увлекаюсь и иллюзиями, и теми, кто позволяет себя в них убедить. А вот вас, похоже, не убедишь.

Он проговорил это довольно доброжелательно.

— Ну почему же, — отозвался Пэлфримен. — Я действительно так считаю, хотя и слишком многое принимаю на веру, пока оно не получит подтверждения в самом конце. То, что это произойдет, я знаю.