Форпост в степи

Капитан успокаивал Безликого и в то же время ощущал себя опустошенным. В жизни ничего не было. Ни жены, ни детей. Но была служба государству и связанное с ней перспективное будущее.

— За французом Анжели я уже третий день хожу, — неожиданно перешел к делу Безликий. — Вначале ничего интересного не наблюдал. Проводил своего дружка и пришипился, как мышь в норке.

— Думаешь, он не просто по шляпным делам в Оренбург заявился? — тут же заинтересовался капитан.

— Вначале я уже отстать от него подумывал, — продолжил Безликий. — Но минувшим вечером убедился, что чуть ошибку не совершил! Повел он себя подозрительно.

— А именно?

— Тот второй француз, который как будто бы уехал, вчера вечером к нему заново нагрянул, а для отвода глаз в казака переоблачился.

— Как же ты его узнал? — насторожился Барков. — Да еще вечером?

— Я его хорошо изучил, — ухмыльнулся Безликий, — как собственного родителя.

— И для чего они устраивают этот костюмированный бал? — спросил капитан.

— А вот для чего. — Безликий осмотрелся, точно боясь быть услышанным, и перешел на шепот: — Они к салону шляпному на телеге подъехали. А из салона вынесли и погрузили в телегу бочонки.

— Стоп! — нахмурился Барков. — Бочонки, говоришь?

— Да, десять штук. Я их посчитал.

— Бочонки большие?

— Да немаленькие и, видать, тяжелые. Когда они их из салона выносили, аж до земли прогинались. Жаклин была рядом. Когда французы бочки в телегу грузили, Жаклинка все по сторонам оглядывалась. Видно, боялась увиденной быть, сучка.

— Куда бочонки повезли, видел? — спросил Барков, поморщившись от покоробившего слух слова.

— Я, как пес, за телегой следовал до самого Яика, — ответил Безликий. — Вон там, — указал он рукой в низовья реки, — они бочонки те в лодку погрузили. Тот, второй француз, за весла взялся, а Анжели обратно в город вернулся.

— Как думаешь, что в бочонках было? Если вино, то почему скрытность такая?

— Не вино в бочонках тех, а деньги, — ухмыльнулся Безликий. — Много денег. Очень много!

— Но откуда столько денег и для чего?

— Думаю, кто–то очень хочет казаков яицких снова на бунт взбаламутить.

— Хорошо, пусть деньги французские, но зачем им казаков–то баламутить?

— Я думаю, что так вот хотят туркам подсобить, — высказал еще одну свою догадку Безликий. — Бунт отвлечет на себя много сил, что туркам будет только на руку!

— Да, есть над чем подумать!

— Размышлять–то быстрее надо б, ведь нам неизвестно, что французы собираются тут выкинуть.

— Значит, измена?

— Выходит что так!

Они помолчали.

— А ты как, Александр Васильевич, девчушку у Жаклин видел? — первым прервал молчание Безликий.

— Пока нет, — нахмурился Барков.

— А может, она девчушку в другом месте прячет? — предположил Безликий.

— Нет, — уверенно возразил капитан. — Она слишком дорожит ею и при себе содержит!

— Думаешь, найдешь ее?

— Обязательно найду. И не потому, что задание такое, а потому, что слово свое ее отцу дал!

— А мне какое поручение дашь? — спросил после недолгого раздумья Безликий. — Мне хотелось бы знать, за какие рамки полномочий выходить можно?

— Действуй по обстоятельствам, — ответил Барков. — Не спускай глаз с французов. А я отпишу в Петербург обо всем и попрошу дальнейших указаний!

После этого он присел, подобрал камень и швырнул его в воду.

25

— Гляди, гляди, кума, вона Авдотька Комлева идет, — дергая за рукав Пелагею Гуляеву, горячо шептала Маланья Евсеева. — Погляди, как она ступает. Будто барышня оренбургская!

Пелагея — толстая язвительная бабища с сизым носом — на удивление тонким голоском проверещала:

— А что ей. Уже свадьба на носу!

— О чем ты, кума? Аль не знаешь?

Маланья осмотрелась и заговорчески сообщила:

— Авдей Барсуков помер!

— Когда? — едва не подпрыгнула от неожиданной вести Пелагея.

— Нынче ночью, — ответила Маланья.

— А от чего?

— Сердечко подкачало.

— У меня наливочка есть. Айда помянем?

И пошли кумушки в кусточки, растущие между церковью и хлебной лавкой. Маланья достала из корзинки жбанчик с наливкой и, поудобней расположившись, осушая рюмочку за рюмочкой, женщины начали переливать из пустого в порожнее.

— Пущай землица будет пухом покойному Авдейке.

— Царствие ему небесное, — поддакнула Пелагея. — Намаялся сердешный. А ты слыхала, кума? Говорят, Грунька–то приворожила его в молодости.

— Ай, ай, ай! — Маланья покачала головой. — А я‑то думаю, чего его эдак спешно зарыть–то хотят? Грунька–то сказывает, что портиться быстро начал. А оно видишь как. Кровь–то, видать, колдовством порченая!

— А кто приворот учинил? — спросила Пелагея. — Уж не Мариула ли?

— Пес их знает. Может, и она. Вся такая добренькая с виду, а что в душе? Я мимо нее хожу, так две фиги зараз делаю, чтоб порчу на меня не наслала колдовка чертова.

— Во, погляди–ка, кума, Варька Емельянова шагает! — воскликнула Маланья. — Давай и ее угостим. Может, что еще нам обскажет?

И в самом деле, Варвара Емельянова возвращалась от Барсу–ковых домой. Услыхав, что ее зовут, она остановилась и завертела головой.

— Да здесь мы, курица слепая, — пробасила Пелагея, махая призывно рукой. — Айда скорей, а то наливки не достанется.