…Утром все было против шерсти. Не умывшись, не поев, позабывши про Выдру, он пропустил в зале целый стакан и вышел на крыльцо, огляделся исподлобья и не узнал ни одной приметы. Память его была обморочно-черной.
– Глашка!
Окно напротив.
Вдруг как прорвало: одна за другой перед мысленным взором появились картины: вот он с брандмейстером, вот – с Мариной, подзаборная драка, белобрысая шлюха…
«Что со мною стало», – Драго хмуро побрел вперед, инстинктивно надеясь, что в этом движении развеется муть, но время текло, а ничего не менялось – за улицей улица, из улицы в улицу; однажды присел – все перед ним было пусто и призрачно, сродни миражу. Люди, которых цыган обгонял, или те, что попадались ему навстречу: дедушка с палкой, разносчик газет, дети и служащие – кто они все? Он на них не глядел и на перекрестке едва не попал под запряженную лошадь.
– Глаза дома, что ли, забыл?! – возмущенно крикнул ему с телеги крестьянин в шляпе, крайне похожей на перевернутый цветочный горшок.
«Нет у меня дома… Нет у меня дома», – Драго повторил эту мысль еще и почувствовал твердость – ДНО.
Это нужно было отметить.
Злая гордость в нем раздвинула зубы.
Остальное сделала песня:
Драго оживился.
Хриповатый голос долетал из окна, расположенного на уровне мостовой. Кабак – еще хуже того, где цыган провел ночь – находился в полуподвале. Драго зашел. К нему тотчас пристали две развязные невзрачные потаскухи в пуховых платках, но он их прогнал.
– Тоже не любишь? – спросил сосед справа.
– Кого?
– Всех.
Драго понравился этот ответ, и он потребовал себе и соседу.
– Спели-выпили? – спросил человек.
– Чего?
– Закон такой: спели-выпили. Кто не спел, тот не выпил. Михалыч!
Гитарист жестом показал, что сейчас все будет, подвернул колки и провел по струнам:
Сентиментальный романс парень исполнял в той же разбитной и заносчивой манере, что и песню про «медали». Надо полагать, что этому тону он не изменил бы, даже если бы взялся за духовные стихи: «Эх, Отцу и Сыну! И Святому Богу Духу!» Это было бы ужасно, но Михалыч вкладывался, как от души, – это все искупало.
Драго молчал, но зато очень к месту постукивал вилочкой по бутылке. Посреди кабацкого смрада этот тонкий стеклянный звук создавал ту же трогательную ноту, что и солнечный зайчик, проскользнувший в тюрьму.
Сосед подпевал фальшиво и монотонно. Дослушав песню, он повернулся к цыгану очень довольный:
– Спели? – Выпили!
– Я не пел.
– Но ты делал так, – куражный сосед стукнул вилкой по бутылке. – Это все равно что спел!
Они выплеснули горькую в горло. Гаже с удовольствием занюхал редиской. Он вошел в азарт:
– Выпил – спел? Это второй закон!
– Чтоб ты все законы писал!
– Миха-алыч!!!
– Ай, – Драго хлопнул по коленке и внезапно подпел:
«Гудим, черти!», «Спели – выпили», «Выпил – спел», «Все козыри наши!». Потом еще были какие-то песни.
Кто-то влез в общий строй – до того немузыкально, что цыган ему бросил:
– Песню не порти.
– А что?
– Убью.
Парень с достоинством отвернулся, но петь перестал. Драго тотчас раскаялся:
– Эй, извини… Настроение гуляет.
Парень не выдержал:
– Чего тебе надо?!
– Я извинился, – ответил цыган, но было поздно – на него смотрели с пренебрежением, как на пьяного буяна. Стало тошно – от себя самого. Драго скрипнул зубами. Вспомнился случай – давным-давно, почти в прошлой жизни, на конной площадке пьяный мужик стал орать дико песни – без слуха, без голоса; Муша подошел и сказал почти ласково:
– Прекрати горланить, старый петух – ангелов не слыхать.
Мужик тут же присмирел – успокоенный, благостный, будто и вправду услышал пение небесных ангелов.
«А ты „убью“!» – Драго сплюнул в пол.
– Кончилось, друг, – произнес сосед и составил пустую бутылку вниз. – Я – голяк. – Он развел руками.