Формула всего

– Остальных купил граф Доброжинский – не очень богатый, с большими кулаками. Нам он подмигивал: «Ну, цыгане! Теперь вы мои. Я вас не оставлю!» Мы уж решили – веселый барин, наверное, добрый, а он оказался – чуть что за плеть! Или в ошейник! У него был ошейник шипами внутрь. Когда нацепят, шипы те к горлу – лечь невозможно. Спишь только сидя. Женщины наши за прялкой слепли, а мы все в поле. Молили Бога. Устали молиться. В бездонном колодце воды нет.

– Ты с тех пор и не веришь?

– Верю, морэ! Есть Бог на небе, и там он главный, а на земле – дьявол сильнее. По себе знаю. Он командир. Так навсегда. И шевелиться даже не думай! А я шевелился. Придумал – бежать, хоть и с клеймом, а была не была! Не мог выносить это больше, Драго. Мама тогда у меня умерла – ни от чего, от тоски, похоже. Хазу вспоминала. Я у тела ее ночь простоял, день – за сохою, а вечером все… Братья остались.

– Почему?

– А вот. Нас в семье было восемь сыновей, а Хаза одна. И где они все? Лишь она да я… Вот как то было! Я ее любил за всех восьмерых! В монастырь повел – боялся слово сказать, а потом не выдержал, стал кричать: «Да что же такое?! Железная ты, что ли?! Почему не плачешь?! Почему не кричишь?!» А она: «Я знаю – ты за мной вернешься, и мы уйдем». Так и сказала. Я ее обнял – как собственную жизнь! И вот ее нет, но она со мной.

– Ты правильно сделал, – сказал ему Драго, потому что Антощ хотел услышать именно это. Сам он не верил своим словам. Все перепуталось, все смешалось. Бейся, не бейся – разницы нет; вода или водка… Драго сидел притихший и дерзкий.

Выдра продолжил:

– Я разузнал, где логово у Бжезичко. Ночью шел, отсыпался днем. Насилу добрался. Спросил про Хазу одну, другую – они не знают, а третья знала! У нее у самой на Бжезичко был зуб. Он, как над ведьмою, над ней измывался – привязал к тарантасу и волок за собой, чуть душу не вынул. Она с нами бежала. Ирэнке звали. А тот Бжезичко недолго прожил, мне говорили. Ухлопал его кто-то – ножом под горло, глаза ему вырезал, рот набил грязью. Я ведь не злой, но, когда услышал, мне легче стало. Так ему и надо! А мы втроем перешли границу, потом Ирэнке от нас отбилась – ее в деревне один вдовец взял к себе жить. Пусть ей повезет! Давай за Ирэнке! Знаешь, за что он ее к тарантасу? За разбитый стакан!

– За разбитый стакан?

Подошла Марина, принесла поднос со свининой.

– Сколько он стоит? – Драго поднял опустевший стакан.

– Пятнадцать грошей.

Он вывернул карман, бросил на скатерть горсть медяков на сумму большую, чем пятнадцать, а потом, нисколько не претендуя на то, чтобы его поступок был замеченным со стороны, хватил стакан об пол.

– Посуда бьется к счастью, – одобрил Выдра.

– Еще? – спросил Драго.

– Еще, – согласился Антощ, и Марина подумала, что сейчас они перебьют всю посуду, но слово «еще» относилось к пустому штофу и означало «несите водки».

Она сказала:

– Перебора не надо.

– Не будет, милая. Я за все отвечаю, – Драго поднял глаза, и Марина кивнула – не то что поверила этим словам (или глазам), а как будто заранее выдала пропуск: «Перебор разрешен». Чем же еще она могла помочь? Больше ничем, но помочь хотелось, а вот почему – в этом Марина не могла бы признаться и самой себе.

Она кликнула прислугу и, распорядившись убрать осколки, вернулась к стойке. Практически тут же на ее месте нарисовался престранный тип в черной фрачной паре, когда-то модной, но давно изношенной и засаленной.

– Позвольте отрррекомендоваться, – произнес он с комичною вычурностью и апломбом. – Александр Александрович Тарелкин, борец за правду, вдоволь настрадавшийся. Можно с вами поговорить?

Он сел за стол, не дожидаясь ответа.

– Чего тебе надо? – спросил Антощ.

– Мне? – Тарелкин вдруг задумался. – Да как и всем – счастья…

– Слушай, давай без нас, – осадил салахор, но у Драго было иное мнение:

– Погоди. Что ты от нас хочешь?

– Ничего. Это был… порыв? Гм. Ну да – порыв! Я смотрю – цыгане. Ведь вы цыгане? И Марина мне говорила, что трое цыган у нее поселилось. Ведь она о вас? Марина – моя сестра. Она здесь хозяйка. Вы, если чего надо, скажите мне – я с ней все улажу.

– Мы сами можем все уладить, – отрезал Выдра. – Хочешь что-то спросить – спрашивай.

– Хорошо, – собрался Тарелкин. – Зачем вы посуду били?

Цыгане переглянулись и, прежде чем успели что-либо ответить, Александр Александрович ответил сам:

– Ведь наверняка из-за женщины и какой-нибудь истории? Признайтесь, что из-за женщины?!

– Почему ты так думаешь? – спросил Драго. Ему понравился этот чудак – безобидный и оригинальный, глупо-восторженный.

Антощ, напротив, слушал Александра Александровича, сморщившись, словно тот поминутно его угощал ложкой рыбьего жира.

– Я вам все объясню – потом, все-все-все! Если вы попросите; да меня и просить не надо – такой я удобный собеседник. Но сначала мне хотелось бы у вас поинтересоваться…

– Давай на ты, а?

– Давайте, – Тарелкин замолчал, очевидно, прикидывая, пускаться ли ему в дальнее плавание или так – помыть ножки.