Формула всего

Хаза не поняла – стоит и смотрит. Как объяснить ей? Я разозлился. С какого-такого надо ей объяснять?! Не хочу и не буду! Хаза так не считала. Она была смелой. Когда мы вернулись, она спросила:

– Невесту вспоминаешь?

– Да так.

– Неправда. Я же вижу. Ты забыть ее не можешь.

– У нас об этом не говорят.

– У кого «у вас»? У лошадников? Где же они? Покажи мне!

Я постучал пальцем по виску, а потом по сердцу:

– То, что понимается, то не говорится.

– Я не понимаю.

– Ладно. Скажу, – я смотрел в пустоту. – Воржа тут ни при чем. Я ее не любил, никогда не любил.

– Зачем же ищешь? Отобрать? Или отомстить?

Я ответил ей, как мужчине – честно и очень серьезно, потому что Хаза из тысячи слов выбрала правильные.

Я сказал:

– Я должен увидеться с ней. Хоть один раз! Это все решит. Мне спокойно будет. Понимаешь? Как ты можешь это понять?! Вы вообще, салахоры, странные.

– Почему?

– По кочану. Я же не спрашиваю, думаешь ли ты про своего жениха.

– Он умер, – спокойно сказала Хаза.

– Ты не видала.

– Антощ видал.

– А вдруг он ошибся, и жених твой на деле остался в живых и ищет тебя?

– Ну и что?

Меня словно кольнуло – ведь и Воржа могла рассуждать точно так же!

Я опять рассердился:

– Так нельзя говорить! И думать нельзя!

– Дэвлалэ-Дэвла! Ты мне не отец, чтоб меня учить!

– Чего взбрыкнула?

– Ведьма лягнула!

Съел бы я ее сердце! Пылкая кровь. Мне такие любы. И ходит-то как – юбка пыль заметает, горит, как знамя: весь мир пройду, ничего мне не будет!

С тех самых пор серьезных разговоров у нас не случалось. «Ну ее к черту!» – бодрился я, а в груди тревога – все ли здесь так? Не промахнусь ли? Вот приеду я к Ворже. У Воржи – муж. Его роль простая – получить ножом в брюхо. А Воржа – что же? Пойдет за меня? После всего-то! Нужно мне это? А Хаза – молодец. Она меня любит. Вон как резвится! Варит обед – языком цоки-цоки, руками водит… Смотри, мол, какую ты упустил!.. Готовит и танцует! Я уж подумал – может, гадюка та была не от Бога? Плащ постарался! Откуда я знаю?

Спросил у Выдры:

– В Буковине тепло?

– Теплей, чем у вас.

Я лежал на подушках. Недолгое солнце прогрело мне кости, и мысли из них пошли самые лучшие – не Воржа, так Хаза! Что я тревожусь? И так, и эдак – мне хорошо; и с той, и с другой! Уйдем в Буковину – от Указа подальше. Земля – большая!

До Ствильно уже оставалось недолго – взять в объезд Аккаинский кряж, и мы у цели. Этот путь был окольный, но через горы в бричке не проехать. Я был там с Мушей. В горах – красиво. Подъем одолеешь – и ай-нанэ! Вот что видят птицы!

Я не стерпел. Говорю – как хотите, а мне надо туда.

Антощ:

– Зачем?

– Душа просит.

– Когда вернешься?

– Утром. Не знаю, – я выпряг коня, нацепил седло, ну и вперед, точнее наверх.

Тропа вертелась вдоль шустрой речки. Вода в ней скакала, как дикая обезьяна. Ветер был душистый от кедровой смолы. Из земли торчали камни и серые корни. Конь мой сначала боялся ступать, а потом приладился, хоть бы хны!

Горы – это песня! С перевала взглянешь – елки как игрушечные, лошади – букашки, озеро – с блюдце, кажется, что близко, а пока дойдешь – сорок песен вспомнишь. Что говорить! В горах все иначе. Мох там алый, как мак. Честная правда! Клумбы из бабочек. Горные цепи – одна за одной, вблизи они темные, вдали голубые. Облака над ними, как перекрытие, а выше – небо! Стемнеет, весь купол – в алмазной крошке.

Я пожалел, что не взял с собой Хазу. Ей бы понравилось. Она бы вздохнула.

Дорога вела через мертвую рощу. Деревья в ней были сухие и страшные, ветки колючие. Муша пугал тем, что это гребенки и ночью об них чешут спины лесные великаны.

Пора уже было искать ночлег. Я спустился в долину, к руслу реки, наломал корней и развел костер. За горбатой скалою ревел водопад. Я сходил посмотреть. Он был белый, как снег. Наступила ночь. Мне было спокойно, словно все заботы остались внизу.

Когда рассвело, я поехал обратно. Хаза выглядела недовольной, а Антощ был прежний. С чумной усмешкой. Я перестал его понимать и охотно бы расстался, но, видно, судьба. Свой своему поневоле друг. Одну лямку тянем.

Вечером Выдра опять налил бельма, но спать не спал. Уже Хаза легла, а он все сидел – уставился в землю. Мне было скучно, я раззевался, и вдруг я слышу:

– Драго.

– Чего?

– Хазу не трожь, – он так в землю и смотрит. И словно не знает, он со мной говорит наяву, или в мыслях, или во сне, и ему все равно – лишь бы сказать. – Хазу не трожь.

– Антощ! Очнись! И в мозгах не имею! Было бы надо – я бы сказал тебе, а не ей. Ты ее брат. Она твоя.

Он губы скривил.

– Опустошен я, – признался Выдра. – Не хочу по утрам вставать. Не хочу стараться. Устал стараться. Молодые не устают, а я устал. Не могу.

– Надо мочь. Я тоже не могу, а потом живу, и оказывается, что могу.

Он меня не слышал – глядел внутрь себя и говорил то, что там видел. По всему, давненько это в нем нарывало.

– Задохся я, Драго… Света мне нет. Сердце захлопнулось. Что-то с ним сталось. Я ж не себя, я сестру жалею. Она к тебе тянется. Слышишь, морэ? Бери ее замуж!

– Антощ! Ты что? Ты забыл все на свете! У меня есть невеста, и мы с тобой едем ее искать! Хаза мне не нужна!