Форма. Стиль. Выражение

Аполлон — бог симметрии и спокойных красок. Его настоящая сфера — когда есть данность вне личности, вне личной переработки. Как мы условно употребляли[219], это есть почти всегда так называемый эпос и эпическое восприятие красоты. Добавляя постепенно элементы внутренней переработки и «дионисийского» волнения, мы получаем все остальные роды эстетического восприятия. Если, значит, есть Аполлон, т. е. «аполлинийское» созерцание, то, конечно, в таком произведении будет больше всего образов (не потому, что без образов не может быть эстетического восприятия, а потому, что образ по самой своей психологической сути наиболее соответствует созерцательной направленности сознания в эпосе). И на основе этой образности мы и должны учитывать побочные (по отношению к ней) элементы. Что же теперь представляют собою в «Евменидах» эсхиловские приемы изображения страха, раз мы сказали, что в этом страхе Эсхил пользуется «апол–линийским» созерцанием в качестве как бы некоей самозащиты? — Конечно, должно быть много ярких образов, и раз ужас дан в образе Эринний, то эти Эриннии должны быть очень красочны и живописны. Ведь созерцанием этой живописности Эсхил и «защищается» от ужаса, который дан за ней. Конечно, этим уменьшится драматизм композиции, но уж таков Эсхил.

И действительно, Эриннии у Эсхила — верх живописания. Нет ничего во всех трагедиях Эсхила более яркого и выразительного.

Как и по Гесиоду (Theog. 217–222 Flach³ и прим. к этим стихам у Флаха), у Эсхила Эриннии — порождение Ночи. У Эсхила это обстоятельство в особенности подчеркнуто. «Отвратительные девы… — говорит Аполлон, — спят, эти старые дети Ночи, с которыми не имеет сношения ни бог, ни человек, ни зверь» (69–70)[220]

71–73:
Жилища их во мраке ада,
В подземном Тартаре, и людям, и богам
Жилище ненавистном.

В другом месте они молятся

321–323:
О ты, матерь моя, что меня родила,
И живущим и мертвым на казнь!
О Ночь, матерь моя!
О, услышь же меня!

Афине Эриннии так рекомендуют себя

415–417:
Зевеса дочь! О всем узнаешь кратко.
Мы — Ночи дочери, в жилищах наших 
Проклятыми зовут нас под землею.

Когда происходит подсчет голосов перед оправданием Ореста, они стонут,

745:
О мрачная Ночь матерь!
Зришь ли это?
Не забывают Эриннии о своей страшной матери и после
оправдания Ореста,
791–793/821–823:
Дочь матери Ночи! Теперь уваженья,
Почета лишилася я, —

восклицают они дважды. И дважды же опять обращаются к ней,

844–845/876–877:
О, услышь же мой гнев.
Моя матерь, о мрачная Ночь!

«Мы, — говорят они, —

345–346:
подземного мрачною бездной владеем,
И не светит луч солнечный там».

Страшными порождениями тьмы эти богини были и у Гомера.

Оправдываясь относительно «ссоры с Пелидом», Агамемнон говорит в «Илиаде»,

XIX 86–88:
А я не виновен нисколько.
Зевс и Судьба да Эринния, вечно бродящая в мраке,
Это они мой рассудок тогда ослепили в собранье.
Пер. Минского.

Или еще в той же «Илиаде» рассказывается, как на молитвы Алфеи,

IX 571–572:
Эринния, Ночи жилица,
Неумолимое сердце, вняла ей из мрака Эреба.

Но Гомер умел созерцать этих Эринний в отдалении, что не всегда доступно было Эсхилу.

Порождения Ночи, они и сами имеют мрачный и страшный вид. Они в темных платьях,

1048–1049:
Вот, вот они.
Будто Горгоны, в темных одеяньях…
…Черны, ужасны видом.

Вспомним также и из «Семи против Фив» 975–977 (986–988), и в особенности 977 (988) — черная Эринния. Эсхил их представляет очень старыми божествами.

150:
Богинь–старух ты, юный, попираешь.
731:
Попрал меня совсем ты, юный из богов, —

говорят они Аполлону. Аполлона они причисляют к «младшим» богам,