Форестьера

В этот вечер она долго рассказывала Баруччи о неведомых ему доселе героях, замученных в рудниках Сибири, в казематах крепости и погибших на эшафотах. Перед притихшим Баруччи словно раскрывалась страшная книга, где каждая страница была написана кровью. Слушая тихий и страстный рассказ девушки, он побывал мыслью в холодной и жуткой Сибири и в сырых казематах крепости, окруженной водой и тайной, откуда не выходят живыми. И дивился этой чудной и странной девушке, не побоявшейся противопоставить свою хрупкую жизнь жестокой и могущественной силе царя…

* * *

Был конец июля 1914 года.

— Хотите, я сообщу вам новость? — взволнованно проговорила девушка, подходя к работавшему на грядках Баруччи.

В руках у нее была газета.

Баруччи выпрямился.

— Вчера в Сараево убиты бомбой австрийский эрцгерцог и его жена, — торопливо сказала девушка. — Убийца — серб. Понимаете?

— Отлично! — проговорил Баруччи и добавил:

— Австрияки — скоты! Мы, итальянцы, не любим их!

— Не в этом дело! — перебила девушка. — Из-за этого могут произойти такие международные осложнения, о которых мы сейчас и предполагать не можем. Вот увидите! Наверняка вспыхнет война.

— И великолепно! — воскликнул Баруччи. — Давно пора побить австрийцев.

— Ах, Баруччи! Вы неисправимый шовинист!

— А почему они забрали у нас Триест и Триент? Они разбойники! — упрямо проговорил Баруччи.

Подошли Марио и Беппина.

— Австрийского короля ухлопали! — не без радости сообщил им Баруччи. — Синьорина говорит, что будет война. Пойдем драться, Марио? Эвива белла Италиа![3]

Марио задумался и грустным взглядом посмотрел на грядки с гвоздикой.

И это был первый день, когда над полем гвоздики нависла непонятная, густая тоска ожиданья. Это был первый день, когда упорный труд, отнявший столько сил, вдруг показался бессмысленным, ненужным.

И это была первая ночь непотушенных огней в домике над оврагом и беспокойных снов в сколоченной из теса хижине на пустоши.

Не спали Марио и Беппина, думая о своей гвоздике. Не спал Баруччи, уносясь пылкой фантазией на поля битв с ненавистными австрияками. И всю ночь до утра ходила взад и вперед по своим маленьким комнаткам золотоволосая чужестранка с нахмуренными бровями и печальным блеском синих глаз.

* * *

Вихрь войны закружил быстрее, чем ждали…

Сербия и Австрия, Австрия и Россия, Россия и Германия, Франция, Англия… Огромный костер затрещал, рассыпая кровавые искры.

Баруччи негодовал. Италия не хотела воспользоваться, по его мнению, благоприятным моментом и расплатиться с Австрией за все обиды и насилия. Он не сомневался в поражении Австрии.

— Эвива итальянские Триест и Триент! — заканчивал он неизменно свои горячие споры с форестьерой, доказывавшей ему преступность затеянной капиталистами бойни.

— Поймите же вы, Паоло, что от этой войны в выигрыше останутся только капиталисты, а вы, вы, рабочий, не имеющий ничего, кроме мозолей на руках, получите в наследство непосильное бремя налогов, болезни, увечья и многое еще такое, чего нельзя сейчас предвидеть! — говорила ему девушка, пытаясь охладить его воинственный пыл.

— Долой австрияков! — отвечал Баруччи. — Италия должна немедленно объявить Австрии войну! Эвива Триест и Триент!

И однажды, прочитав в газете о том, что внук Гарибальди — Риччиоти Гарибальди — формирует добровольческий итальянский батальон во Франции, он, недолго думая, распрощался с Марио и Беппиной и исчез…

IV

Водоворот войны втянул, наконец, в свое ненасытное горло и Италию. Вместе с остатками итальянского батальона из Франции вернулся и Баруччи. Виденное им и пережитое на полях сражений во Франции охладило его воинственный пыл, и он уже без прежнего энтузиазма, все чаще и чаще вспоминая слова форестьеры о том, что эта война нужна капиталистам, а не ему, отправился на новый фронт, на австрийскую границу, к северу от Триеста.

Война, вопреки всем ожиданьям и надеждам, затягивалась, требуя все новых и новых жертв. Среди солдат стали раздаваться голоса о бессмысленности этой бойни. Чрезмерное утомление чувствовалось повсюду. И когда из далекой России пришла неожиданная весть о революции и о свержении царя, во многих сердцах затеплилась смутная надежда на скорый конец войны.

Одним из этих многих был Баруччи.

Он отчетливо помнил свои вечерние беседы с золотоволосой форестьерой, помнил ее рассказы о замученных царизмом, о рудниках и бастионах крепости, и его радость была неподдельна.

— Эвива русская революция!

Таким восклицанием приветствовал он весть о свержении царя.

— Теперь уж никто не повесит форестьеру! — думал он, жадно читая попадавшие к ним на фронт газеты. — Теперь и война пойдет по-другому!

Война пошла по-другому… Но не так, как ожидал Баруччи.

Россия пережила вторую революцию и отказалась продолжать бойню, заключив с Германией сепаратный мир. Этого Баруччи понять не мог. Россия изменила союзникам, в том числе и Италии.

— Вот тебе и русская революция! — смеялись над Баруччи товарищи по полку, зная его за восторженного поклонника России и русских революционеров.