Фонтан

Вместо этого Уэйлон снова шлепается на задницу. Смотрит на кончики своих заклеенных водопроводным скотчем ковбойских сапог. Между колен зажата бутылка текилы. Композицию кадра он запорол. Он это знает. Знает наверняка. Единственная известная фотография работы — здесь, на этой пленке, и она не была идеальна, не продемонстрировала, на что способен Уэйлон. А как он мог это продемонстрировать? Произведение Тимми заслуживало гораздо большего — более деликатного стиля и утонченного взгляда. Свет? А что он мог сделать со светом? Подожженный карандаш был утрачен. Снимать фронтально — это было все равно что сфотографировать мороженое без вишенки. Он оказался негоден. И маленькая дырочка на щеке — это его наказание.

?

Уэйлон забыл открывашку, так что пробивает крышку банки с печеной фасолью монтировкой. Ставит открытую банку прямо в костер, затем придвигает ее ближе к центру, вращая банку и время от времени помешивая содержимое палкой, очищенной от коры. Осушает бутылку текилы, и вдруг язык ему щекочет червяк. Уэйлон прожевывает и глотает его.

?

Прошел милю в своих сапогах.

Эти сапоги созданы для ходьбы^{32}.

Кот в сапогах.

В кружок, освещенный костром, запрыгивает белка. И смотрит на Уэйлона глазами-бусинками.

— Уэйлон, — произносит белка.

— Да?

— Ты лох.

— Да, — отвечает Уэйлон, катая в руках пленку. — Я знаю.

— Ты убожество, Уэйлон.

— Знаю.

— Посмотри на себя. Ковбой! Ты же из Миннесоты. А в Техасе жил всего два месяца.

— Знаю.

— Ты не ковбой. Ты не посредственный фотограф.

— Знаю.

— Ты мошенник. В колледже ты выиграл конкурс фоторепортажей. Ты думал о том, что трахался с одной из судей?

— Знаю, но…

— Но что?

— Я работал. Зарабатывал на жизнь.

— Да, зарабатывал. Дурачил и обманывал людей с помощью своей камеры. Ты…

— Не говори этого.

— Ты мошенник.

— Знаю, — отвечает Уэйлон, уставившись на кассету с пленкой. С недоснятой целлулоидной пленкой. Последней, которую он отснял.

— Ты дурачил всех этих людей.

— Знаю.

— И смотри, что произошло. Ребенок создал нечто такое, чего тебе никогда не создать. Шедевр. А ты даже не смог сделать приличную фотографию.

— Знаю, — говорит Уэйлон, поднимая кассету. С единственным известным снимком шедевра Тимми.

Если он его проявит.

Если кадр не размыт.

Если работа вообще попала в кадр.

Если он правильно выставил диафрагму.

— Скажи это сам.

— Знаю.

— Скажи.

— Я мошенник.

— Хорошо. Ты мошенник. Что, разве не стало лучше?

— Разве не стало лучше?

— Да.

— Легче?

— Да.

— Облегчил душу.

— Да.

— Хорошо.

Уэйлон достает из пыльника бутылку «Олд кроу» и обнаруживает, что она пуста.

— Точно, я уже напился.

Он хочет назвать ее Эммой. Милая, благонравная Эмма. Он хочет ей признаться: «Я мошенник. Обними меня».

Но ему стыдно.

У меня нет таланта. Я никуда не гожусь. Я слишком стар для достижений.

Я из Миннесоты. У меня техасский акцент.

Я мошенник.

— Вот где все должно кончиться. Вот где должны найти твое тело, — говорит белка. — Тебя должны найти на заднем сиденье твоего пижонского пикапа. С вышибленными мозгами. Тебя должны найти.

— Но разве таков ответ? Разве я не должен проспаться?

— Как и в любой другой раз? Проспаться, глянуть одним глазком, чтобы убедиться, что никто не заметил, что ты мошенник. Что у тебя неверный глаз. Что твои композиции заурядны. Что твои идеи, твои оммажи — это паразитирование на всех, кто был до тебя. Что твою работу может выполнять даже ребенок. Мог выполнять. Будет выполнять. Винтажное оборудование — твоя бутафория. Темная комната — твой плащ фокусника.

— Но я исполнительный. Я никогда не запарывал сроки.

— Да, ты отличный винтик. Жертвуешь искусством ради скорости. Совершенством ради зарплаты.

Навести курсор и щелкнуть.

Нажать на кнопку.

Отключить аппарат.

Попрощаться.

Каким они тебя запомнят?

Он был настоящим профессионалом.

Я помню ту его фотографию. Я получил ее накануне дедлайна.

Он надежный.

Профессиональный.

Безотказный.

С верным глазом.

Клевый парень.

О да, и очень профессиональный.

Профи.

Художник. Он выиграл конкурс.

Однажды.

В колледже.

— Эту ложь ты хочешь оставить после себя?

Уэйлон качает головой. И обретает спокойствие. Как легко уходить. Его история закончится здесь. Он смотрит в сторону заката, на темнеющее сумеречное небо. Сегодня хороший день, чтобы умереть. Он покончит с собой сегодня ночью.

— Я покончу с собой сегодня ночью, — произносит фотограф.

— Прекрасно, — отвечает белка.

— Но ты знаешь, какую фотографию они выставят? — говорит Уэйлон. — Из моего личного дела. Таким они меня запомнят.

— Это отстойный снимок, — замечает белка. — Ты с тех пор сильно похудел.

— Мне нужно сделать автопортрет. Первое фото безо всякого притворства. Мою последнюю работу. Да, на закате. В «золотой час». Или со вспышкой, чтобы получился высококонтрастный черно-белый снимок, как будто снятый во время грозы. Вот что будет моим завещанием. А не эта злополучная пленка.

Он бросает кассету в огонь. Она отскакивает аг раскаленных углей и приземляется на дальней стороне кострища.

— Да, это была бы хорошая смерть. Прекрасная смерть.

Хорошая фотография. Прекрасная фотография. А предстоящее самоубийство только усилит драматизм, обострит мастерство.