Флот решает всё (СИ)

Недоучившийся медик недурно разбирался в химии,ьа потому — неплохо представлял, о чём говорит.

Матвей едва не закричал: «Есть у него, запалы, есть, и получше, чем всякие там шнуры!» В самом деле — молчать дальше в подобной ситуации будет не просто глупостью и трусостью, а прямым преступлением, это он ясно понял. Что ж, сколь верёвочка не вейся… пора пить горькую чашу ответственности за собственное безрассудство.

— Позвольте, Вениамин Палыч? — он поднял руку, словно сидел за партой, в классе родной московской гимназии. — Я… наверное, надо было сразу сказать, только мне показалось…

— Прекратите жевать сопли, Анисимов и говорите по делу. — голос у Остелецкого сделался сухим, неприятно-отрывистым.- У вас тоже что-то пропало? В фотолаборатории.

Матвей торопливо закивал.

— Понимаете, когда мы уезжали из Москвы, я кое-что с собой прихватил…

На объяснения ушло минут пять. К тому моменту, когда Матвей умолк, глаза у землемера Егора сделались круглыми — он смотрел на товарища та, словно не мог поверить своим ушам. Медик же, дослушав гимназиста до конца, постучал себя согнутым пальцем по лбу — жест, не требующий дополнительных объяснений, но от того не менее обидный.

— Ну, спасибо, Анисимов, удружили… — голос у Остелецкого сделался теперь тихим и каким-то безнадёжно-усталым. — Что ж вы раньше-то молчали… гимназист! Выпороть бы вас, да возиться неохота…

— А вы Осадчему прикажите! — посоветовал землемер Егор. — Уж он-то справится!

Унтер поглядел на потенциальную жертву… оценивающе. От этого взгляда у Матвея сразу зачесалось седалище — память о розгах, которые его как-то, ещё в третьем классе, попотчевал гимназический тутор за разбитое стекло. А потом ещё от отца, дома досталось — но уже форменным кожаным ремнём…

Матвей хмуро глянул на товарища, но не сказал. ни слова Да и что тут скажешь?

— Ладно, разбирательство и экзекуцию оставим на потом. — вынес вердикт штабс-капитан. — он обернулся к Осадчему, — поднимайте своих людей по тревоге. Оружие, патроны раздать, лошадей заседлайте, всё, как положено. И чтоб ни шагу из расположения! А вы, Анисимов, — опишите как можно подробнее вашего воришку. И постарайтесь вспомнить любую мелочь, нам сейчас всякое лыко в строку.

Тут у Матвея было что сказать. Он не осмелился сообщить о происшествии в «фотографической» палатке, но решил самостоятельно отыскать злодея — и для этого несколько дней шнырял среди поселенцев, внимательно приглядываясь к каждому, что хотя бы примерно походил на вора. И, вроде, даже обнаружил — по крайней мере, ему так казалось, — и даже выяснил кто он такой. Аверкий Гордасевич, сын петербургского полицейского чиновника. Отец проворовался и попал на каторгу, семья впала в нищету — вот и сынок (на самом деле, детина двадцати пяти лет) и кинулся искать лучшей доли за морем…

Но дальше надо было задерживать подозреваемого, допрашивать, производить обыск с целью вернуть похищенное… а как это сделать в одиночку? Матвей разрывался между чувством долга и пугающей необходимостью рассказать всё Остелецкому — и теперь выкладывал подробности своего «расследования», ощущая, как с каждым словом с души сваливается толика гнетущей его тяжести.

— Аверкий Годасевич, говорите? — Остелецкий недобро прищурился. — Вот что, унтер: возьмите двух человек и вместе с гимназистом ступайте, поищите этого типа.

— А если это не он? — робко спросил Матвей. — Я же говорю — лицо у вора было закрыто платком, я не уверен…

— Вот и выясним. — отрезал Остелецкий. — Выполняйте, юноша, пока этот тип не сбежал. Впрочем… — он покачал головой, — боюсь, мы уже опоздали. Не дурак же он совсем, чтобы сидеть и ждать, когда мы за ним явимся!

[1] (фр.) Вставайте, сыны Отечества,

Настал день славы!

[2] (фр.) дикому казачьему атаману…

II

Залив Таджура,

запад

Аденского залива.

Близ крепости Сагалло.

Гр-р-рах!

Столб воды пополам с пеной вырос у борта авизо, в воздух полетели обломки. Эхо, отразившееся от прибрежных холмов ещё перекатывалось над бухтой, а новомосковцы, все до единого, уже бежали к воде. Когда столб, поднятый взрывом опал, глазам Матвея — он наблюдал за отбытием французов с крепостной стены, вместе с землемером Егором — предстало пугающее зрелище. Несчастное авизо завалилось на правый бок, так, что красные, ещё вращающиеся плицы левого колеса целиком показалось из воды; противоположный борт, наоборот, ушёл в воду так, что не было больше видно ни лееров, ни громоздкого полукруглого кожуха гребного колеса. Правое крыло мостика уже коснулось воды; крошечные человеческие фигурки, едва различимые с такого расстояния, скатывались со вставшей дыбом палубы в воду. Канонерка быстро погружалась — вот вода залила мостик, вот она лизнула левый, задранный под неестественно крутым углом фальшборт, вот захлестнула кожух левого колеса. И вдруг палуба, по которой уже вовсю гуляли волны, раскололась изнутри, выбросив огромный столб снежно-белого пара.

— Котёл взорвался… — прошептал землемер. — Ну, теперь всё, амба…