Флибустьеры

Отец Фернандес, которого мы встречали во дворце в Лос-Баньос, ждал у себя в кабинете. Лицо у него было сурово и печально, брови нахмурены. При виде Исагани он поднялся навстречу, пожал юноше руку и запер дверь; затем начал прохаживаться по комнате взад и вперед. Исагани стоя ждал, пока он заговорит.

— Сеньор Исагани, — начал отец Фернандес взволнованным голосом. — Через окно я слышал вашу речь — у нас, чахоточных, слух обостренный, — и вот захотелось побеседовать с вами. Мне всегда нравились юноши прямодушные, которые мыслят и поступают не так, как все, пусть даже их взгляды не совпадают с моими. Я слышал, вы с друзьями устроили вчера ужин. Нет, нет, не оправдывайтесь…

— Я и не оправдываюсь! — перебил его Исагани.

— Тем лучше. Это показывает, что вы готовы отвечать за свои поступки и их последствия. Да и зачем вам отпираться? Я вас не осуждаю, не попрекаю тем, что вчера вечером было сказано, и ни в чем не обвиняю. В конце концов вы вольны говорить о доминиканцах что угодно, ибо вы учились не у нас: мы только в этом году имели удовольствие увидеть вас в стенах нашего университета, и боюсь, больше вы сюда не вернетесь. Не подумайте, что я намерен взывать к вашему чувству благодарности, нет, я не стану тратить время на такие пошлые приемы. Я позвал вас, полагая, что вы — один из немногих студентов, действующих по убеждению. Такие люди, повторяю, мне по душе, и я сказал себе: вот с сеньором Исагани я и побеседую.

Отец Фернандес минуту помолчал, шагая взад-вперед; голова у него была опущена, взор потуплен.

— Если хотите, присядьте, — спохватился он. — Говорить на ходу — моя привычка, лучше думается.

Исагани не принял приглашения. С высоко поднятой головой он стоял и ждал, когда монах заговорит о главном.

— Я преподаю уже девятый год, — продолжал отец Фернандес, прохаживаясь, — через мои руки прошло более двух с половиной тысяч юношей; я их учил, воспитывал, старался внушить им понятия справедливости, чести, а что получилось? Теперь, когда о нас столько злословят, я не вижу, чтобы хоть один из моих учеников отважился повторить свои обвинения нам в лицо… или хотя бы высказать их полным голосом перед другими людьми. За глаза клевещут, а стоит обернуться, бросаются с подлой улыбочкой руку целовать, ловят каждый твой взгляд… Ну что будешь делать с этими мерзавцами!

— В этом виновны не только они, падре, — возразил Исагани. — Виновны и те, кто научил их лицемерию, кто душит свободную мысль, свободное слово. Ведь у нас любое самостоятельное суждение, не повторяющее, как эхо, волю властей, тут же назовут флибустьерством, а что это значит — вам хорошо известно. Только безумец пойдет на то чтобы, ради одного удовольствия высказать вслух свои мысли, навлечь на себя преследования!

— Но позвольте, разве вас кто-нибудь преследовал? — спросил отец Фернандес, подняв голову. — Разве я на своих уроках не разрешал вам свободно излагать ваши взгляды? А между тем вы — исключение, безумец, как вы сами сказали, и мне следовало только одернуть вас, чтобы правило стало всеобщим и не было дурного примера.

Исагани усмехнулся.

— Весьма благодарен и не стану с вами спорить, исключение я или нет. Согласен принять ваше определение, если вы примете мое: вы тоже исключение. Но сейчас речь идет не об исключениях, не о нас с вами, по крайней мере не обо мне. Поэтому, прошу вас, дорогой профессор, переменим тему.

Отец Фернандес был человеком либеральным, однако при этих словах он с изумлением уставился на Исагани. Оказывается, у этого юноши еще более независимый нрав, чем он думал. Называет его «профессор», а обращается с ним как с равным, позволяет себе направлять их беседу. Как искусный дипломат, отец Фернандес не только примирился с фактом, но поспешил сам обосновать его.

— Превосходно! — воскликнул он. — Только прошу вас, не смотрите на меня как на профессора; я — монах, вы — студент-филиппинец, только и всего. Так вот, я спрашиваю вас: чего хотят от нас, монахов, студенты-филиппинцы?

Вопрос застал Исагани врасплох. Отец Фернандес прибег к приему фехтовальщиков, нападению под видом защиты. От неожиданности Исагани, словно обороняющийся новичок, отвечал отчаянным выпадом:

— Чтобы вы исполняли свой долг!

Отец Фернандес выпрямился: слова Исагани прозвучали для него как пушечный выстрел.

— Чтобы мы исполняли свой долг? — переспросил он, сверкнув глазами. — А разве мы не исполняем его? Или, по-вашему, у нас есть еще иные обязанности?