Флаг миноносца

- Это такое племя здесь жило когда-то. Горцы - шапсуги. Очень воинственные люди, - объяснил Сомин.

- Чего ж эти воинственные люди, дурни они этакие, жили в такой мрази, когда за перевалом - море, а чуть подале Геленджик, сады...

- Ну, в Геленджике тоже не сахар! - вставил свое слово шофер машины, направлявшейся из Геленджика в Шапсугскую. - Там сейчас норд-ост валит с ног, а немцы бухту минируют.

- Хрен с ними, хай минируют, - ответил тот, кто интересовался этимологией названия станицы.

- Много ты понимаешь! Мины морские здоровейшие спускают на парашютах, а норд-ост тащит их в море. Так, немцы, чтоб не обмишулиться, кидают с запасом - далеко от берега. Сядет такая дуреха на крышу - и целого квартала нет, как корова языком слизнула!

Сомин с трудом разогнул колени, встал и, прихрамывая на обе ноги, пошел к дороге:

- Подъем, товарищи! Отдохнули.

Матросы на ходу докуривали цигарки, обжигая пальцы остатками драгоценной махорки.

- Подкладывай ветки под колеса. А ну, взяли! Р-раз, еще раз!

Заливая толкающих грязью, бешено буксовало заднее колесо. Взвизгивал, фыркал и снова глохнул мотор. Над Кабардинским перевалом таяла новогодняя ночь. Обычная ночь, без всяких подвигов.

Возвращаясь на рассвете, Сомин зашел по дороге в санчасть. Ноги болели так, что он был не в состоянии дойти до своего подразделения. Санчасть помещалась в самой станице, во второй избе от угла, рядом со штабом. Войдя, Сомин увидел Людмилу, которая выделялась среди всех окружающих бодрым и опрятным видом.

- Ты что такой хмурый, Володька? Опять всю ночь таскал машины?

- Ага! И потом ноги очень болят. С Новым годом тебя! Юра здесь?

- А я забыла, что Новый год. Вот жизнь!

- Юра здесь, Людмила?

- Какой Юра?

- Ты что - спьяна или спросонок? Старший военфельдшер, твой начальник.

- Нет больше старшего военфельдшера. Добился-таки своего. Вчера была целая катавасия. Немцы просочились в балку Железную, и Юра там был, как на грех. Собрали с Клычковым каких-то солдат и ударили в штыки. Представляешь? - Она подала Сомину горячую кружку и два куска сахару. Скидай шинель. Погрейся.

- Ну, и дальше? Бодров что-то говорил на этот счет.

- По штату положен в полку командир взвода автоматчиков. Так представляешь, после этого случая Горич упросил капитана третьего ранга назначить его на эту должность.

- А санчасть? Что-то ты заливаешь, Людмила. Не знал за тобой этой способности.

- Ты пей и молчи. Я еще налью. В полковой санчасти положены два врача, сестра и санинструкторы. Скоро приедет к нам доктор. А Юра посмотришь, так и закрепится строевым командиром. Клычкова взял себе помкомвзводом.

- Комедия! - отозвался из-за стола матрос, который зачем-то пришел в санчасть и тоже остался пить чай. - А ты что ж, Людмила, не идешь командиром батареи?

Сомин засмеялся:

- Она уже была. Помнишь, как ты подавала команду по самолету?

- И не хуже тебя. Скидай сапоги! Что у тебя с ногами? Вот приедет новый доктор, уйду отсюда непременно.

Сомин поморщился, снимая сапог:

- Ч-черт, болит! Куда ж ты уйдешь? В разведку?

- Почему обязательно в разведку? К тебе, дураку, пойду самолеты сбивать. - Она нетерпеливо дернула мокрую портянку и ахнула:

- Володенька, милый, как же ты ходишь?

Нога была покрыта громадными нарывами. Некоторые уже лопнули. Гной смешался с грязью, которая натекла через голенища во время ночной работы. Потянуло запахом падали. Людмила, намочив кусок марли в перекиси водорода, принялась счищать гнойные корки:

- Это от грязи, от сырости. Ты уже не первый такой приходишь. Подожди! Сейчас смажу иодом.

Когда перевязка была закончена, Людмила дала Сомину новые байковые портянки, свои должно быть. А вонючие, пропитанные гноем бросила в ведро:

- Я постираю.

Вымыв руки, она уселась на колченогой лавке рядом с Соминым. Народ разошелся. На носилках храпел санитар. Он не проснулся бы, разорвись рядом одна из тех мин, что немцы спускали в геленджикскую бухту.

- Ты ничего не знаешь об Андрее? - спросила Людмила.

- На, читай.

Она схватила письмо, как кошка мышь. Сомин следил за выражением ее лица. Сначала Людмила краснела, беззвучно шевеля губами, потом кровь отхлынула от ее лица, а в глазах заиграли знакомые Сомину бешеные огоньки.

Людмила дочитала письмо, и раньше, чем Сомин успел помешать ей, швырнула его в печку, но тут же вскочила и, выхватив из огня листок, загасила ладонью загоревшийся угол. Она еще раз прочла письмо, аккуратно сложила его и вернула Сомину. Теперь ее глаза уже не метали молнии. Она просто плакала.

- Я знала, мне Палочкин говорил про какую-то Марину. А мне он ни строчки... Даже привета не передал.

Сомин пытался ее утешить:

- Так он же передал, вот читай: "Всем, кого видишь в части, передавай привет от меня, без различия рангов и званий..." Значит и тебе!

- Спрячь это письмо, чтоб я его не видела! Пусть целуется со своей образованной Мариной!

Сомину было и смешно и грустно. "Баба - есть баба", - как говорит Бодров. Он взял платок Людмилы и вытер слезы, бежавшие по ее щекам.

- Ну зачем ему целоваться с той врачихой? Она, наверно, некрасивая совсем, во всяком случае, не такая, как ты. Ты же красивее всех!