Фладд

— Ты слышала, что я сказал? Не нужно тебе в Рим.

— Как же не нужно? Мне надо просить о снятии монашеских обетов. Это может сделать только Ватикан.

«Придет лето, — подумала она, — а я по-прежнему буду здесь. Никто не станет хлопотать, чтобы мое дело решилось быстро. У меня нет друзей. Придет следующая зима, а за ней еще лето и еще зима. Где будет к тому времени Фладд?»

— Ты не слушаешь, — сказал он. — Ты говоришь, тебе нужно снять обеты, я говорю — не нужно. Ты говоришь, что связана, я говорю — нет. Какой закон держит тебя здесь?

— Закон церкви, — испуганно ответила она. — Ой, нет, наверное, это не закон. Не как государственный. Но, отец Фладд…

— Не называй меня так. Ты знаешь правду.

— …но, отец Фладд, меня отлучат от церкви.

Фладд вновь шагнул к ней. Пламя свечи взметнулось вверх, как будто вздохнуло. Он тронул ее лицо, шею, потом начал вынимать булавки из покрывала.

Она отпрянула:

— Нет-нет, нельзя.

Фладд мгновение медлил, затем отступил на шаг. Трудно было сказать, что выражало его лицо. Точно не усталость. Он был на удивление бодр. Какое-то движение за окном заставило Филомену повернуть голову. Снаружи шел снег; большие мягкие снежинки беззвучно касались стекла.

— Наверное, там теплее, — сказала она, глядя на улицу. — Он ведь не ляжет, да? К утру растает.

Филли точно знала, что с ней не может произойти ничего хорошего. Господь не сделает так, чтобы, проснувшись в пять, она увидела за окном преображенную землю под нетронутым белым покровом и черные деревья в подвенечной фате. Нет, снег останется ночной галлюцинацией, предутренним фантазмом. Завтра в пять не будет ни снега, ни солнца; она выглянет в окно и увидит лишь собственное тусклое отражение, а если каким-нибудь чудом к этому времени рассветет, ей предстанут лишь темные набухшие пустоши, паутина ветвей, водосточная труба и что-то клюющие воробьи — все тот же привычный мирок, в котором она обречена жить. И внезапно Филли поняла, что не выдержит тут и дня. Руки взметнулись к горлу, затем к вискам и к покрывалу; она принялась нащупывать булавки.

Фладд вынул их одну за другой и положил в ряд на кухонном столе. Потом рывком сдернул ненавистный белый чепец. На решение подчиниться ушли все ее силы, собственной воли не осталось, только усталость и холод. Фладд расстегнул английские булавки на внутреннем чепце, положил их рядом с обычными. Одним ловким движением ослабил завязки, снял чепец и бросил его на пол.

— Ты похожа на плохо постриженную живую изгородь, — сказал он.

Жар стыда прихлынул к оголившейся шее.

— Нас стрижет сестра Антония. Раз в месяц. Всех. Даже Питуру. Ножницы ржавые. Мне всегда хотелось иметь свои, но это против обета святой бедности.

Фладд провел рукой по ее голове. Неровно остриженные волосы росли в разные стороны, в одном месте уцелевшая прядка лежала завитком, на проплешинах короткий ежик торчал вверх, словно весенняя трава, пробивающаяся к свету и солнцу.

— Какие они были? — спросил Фладд.

— Каштановые. Самые обычные каштановые. И немножко вились.

Ему казалось — насколько можно было судить при слабом освещении, — что ее лицо изменилось. Оно стало меньше, мягче. Глаза не выглядели такими внимательно-огромными, губы утратили монашескую твердость. Как будто ее растопили и отлили в новую форму, и теперь перед ним другая, незнакомая девушка. Он поцеловал ее в губы, уже менее ритуально.

В девять к задней двери подошел Макэвой с тачкой. Агнесса, услышав стук, подпрыгнула от неожиданности. Она бросила недомытые тарелки, вытерла с рук пену и побежала открывать.

— Доброе утро, мистер Макэвой. А на кого вы оставили лавку?

— На доброго знакомого.

— Веревки вы тоже захватили?

— Я взял все необходимое. Надеюсь, тачка нас выручит.

— Вы небось уже всем всё рассказали?

— Ни слова о ночных событиях не слетело с моих уст. Приход и без того скоро узнает.

— «Дщери Марии» услышат сегодня вечером.

— Монахини, без сомнения, раньше. Если отец Фладд готов, мы поставим статуи на постаменты за час-другой. — Он улыбнулся уголками губ. — Когда мы их зарывали, собралась целая толпа помощников. Откапывать ведь легче, чем закапывать?

«Мне было гораздо труднее», — подумала Агнесса, а вслух сказала:

— Я позову отца Фладда. Он, как всегда, встал к ранней мессе, а сейчас пьет чай.

Она не предложила Макэвою чаю, а оставила его ждать у двери. Снег давно перестал, на улице подморозило. По пути на кухню Агнесса позвала Фладда и услышала, как он хлопнул дверью гостиной, поздоровался с Макэвоем и вышел через парадный вход, приговаривая на ходу, как кстати им будет тачка. Агнесса взяла тряпку и пошла в гостиную. Фладд, выходя, оставил чашку на каминной полке. Беря ее, Агнесса случайно взглянула на свое отражение в овальном зеркале. Лицо было бледное, усталое, глаза покраснели. Зато бородавка исчезла.