Фладд

Филомена слышала, что первая партия детей, шаркая, возвращается на свои места. Слишком быстро! Они лишь коснулись коленями пола у алтаря и сразу пошли назад. Чувствуя, как ускользают мгновения ее жизни, она ухватилась за постамент статуи, за твердые гипсовые складки одеяния, вскинула тонкие руки в голубых прожилках вен и вцепилась пальцами в звезду, словно утопающая. Фладду хотелось шагнуть к ней, но он сдержался. «В час мертогрозный, — думал он, глядя на Филомену. — В час смерти грозной дай быть с тобой».

Глава шестая

За пределами монастыря Филомена шла иначе — быстро, размахивая руками, перескакивая через кочки. Отец Фладд еле за нею поспевал.

— Я была тут как-то в прошлом году. — Ветер уносил ее слова, так что их трудно было расслышать. — Ранней весной… наверное, в апреле. Здесь цвели нарциссы. Маленькие, дикие. Не те желтые великаны, что в магазинах.

Фладд представил себе эти цветы, гнущиеся под весенним ветром, бледно-желтые и хрупкие, словно руки китаянок в белых халатах.

— В прошлом году или в этом? Ты вроде бы здесь меньше года?

Филомена резко остановилась.

— Да, конечно, в этом году! Господи, как время-то ползет! Дни кажутся такими долгими, отец Фладд. Они просто нескончаемые. Не знаю, когда это началось. Наверное, с тех пор как мы закопали статуи.

— Вряд ли, — ответил Фладд. Он запыхался от подъема, устал от бесполезных дел и чувствовал себя очень старым. — «Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды»[32].

Девушка не узнала цитату.

— Так вы ни на что не надеетесь?

Мгновение она смотрела на него, и Фладд подумал, какие же удивительные у нее глаза: зеленовато-серые в желтую крапинку — цвет, более подходящий для кошки, нежели для монахини. Не отвечая на вопрос, Фладд зашагал дальше.

— А ты не боишься, что тебя увидят? — спросил он. — Вряд ли тебе можно сюда ходить. Я могу гулять, где вздумается, а ты — нет. Странное место для обсуждения духовных вопросов.

— Я пришла на исповедь в недерхотонский вечер, думала застать вас, а застала старика. Еле-еле выкрутилась, задавая ему вопросы про пост.

— Мне немного про тебя рассказали.

Филомена обернулась. Из-за монашеского покрывала она не могла просто скосить глаза — надо было поворачивать голову, — и от этого весь разговор получался куда значительнее.

— Про стигматы?

Они дошли до сарая, про который говорила Филомена. Дверь, висевшая на одной петле, хлопала от ветра. Пол был усеян стружками и сухим белым пометом давно съеденных птиц.

— Да, — ответил Фладд. Он, пригнувшись, шагнул в дверной проем. Внутри его голова почти упиралась в потолок. Сквозь разбитое окно тянуло холодным ветром прямиком из Йоркшира.

Филомена вошла следом, тоже пригнув голову.

— Это была неправда, — сказала она.

— А ты притворялась, будто правда?

Филомена без всякой брезгливости оглядела сарай.

— Мне все равно, куда идти, лишь бы на часок вырваться. Люди думают, будто в монастыре тихо. Слышали бы они, как Перпетуя орет с утра до вечера! — Она прислонилась к чему-то вроде грубого верстака и сложила руки на груди. — Понимаете, у меня не было выбора. Отец Кинселла и мать не дали бы мне и слова возразить. Они так радовались, словно у них все дни рождения за десять лет сошлись разом.

— А что это было на самом деле, если не стигматы?

— Нервы.

— Из-за чего ты нервничала?

— Долго объяснять. Из-за сестры.

Фладд прислонился к стене, жалея, что не может закурить. Сейчас это было бы как нельзя кстати.

— Расскажи, раз уж мы здесь.

— Она… моя сестра, то есть… попала в монастырь сразу после меня. Дома она была Кейтлин, а там стала Финбарой. Она никогда не чувствовала монашеского призвания, но мать с самого начала мечтала отправить нас в монастырь. Не хотелось ей зятьев, внуков, всего такого. По крайней мере так мы между собой говорили, что ей охота водить дружбу со священником и чтобы после мессы все показывали на нее пальцем и говорили: «До чего благочестивая женщина, всех дочерей отдала Церкви».

— Брата у вас нет?

— Нет. Иначе он стал бы священником, и, может быть, мать меньше наседала бы на нас. Один священник в семье все равно что три или четыре монахини. По крайней мере так считают в Ирландии.

— Значит, твоя сестра Кейтлин удалилась от мира, не имея монашеского призвания. И все закончилось плохо.

— Она себя опозорила. — Сестра Филомена подобрала складку одеяния и теперь мяла ее в пальцах. Ей тоже хотелось — нет, не закурить, а просто чем-то занять себя, уйти из настоящего куда-то еще. — А после того как она себя опозорила, соседи нас запрезирали. И когда у меня появилось воспаление на руках, мать решила, теперь-то мы всем утрем нос. Она была уборщицей в монастыре, ходила за покупками, все такое. Я дня отдельно от нее не прожила, пока не попала сюда. Как только она заметила, что у меня с руками, сразу схватила меня под мышку и потащила к отцу Кинселле. — Девушка изобразила, как мать ее волочет. — «Гляньте, отче, что появилось в пятницу у сестры Филомены на руках — точный образ ран от гвоздей на ладонях нашего Спасителя».

Фладд задумчиво сложил руки на груди.

— А чем твоя сестра Кейтлин себя опозорила?