Фёдор Абрамов

Первое. Я учёл все Ваши главные замечания, касающиеся участия Виктора Нетёсова в экономическом возрождении деревни и усиления духовного воздействия старого большевика Калины Ивановича на Михаила Пряслина и Евдокию. Более того, не без подсказки редактора (Д. В.) (Д. В. Тевекелян – редактор «Дома» в «Новом мире». – О. Т.) я расширил это воздействие до воздействия на всю жизнь Пекашина. Так, своё решение впрячься в пекашинский воз Пётр Пряслин принимает, мысленно сообразуясь и советуясь с Калиной Ивановичем.

Короче, и идейная, и духовная преемственность поколений прописаны отчётливо и последовательно на протяжении всего романа.

Второе. Самым серьёзным образом я “отреагировал” (простите за канцеляризм, пишу перед отъездом на вокзал) (письмо Наровчатову было написано Абрамовым в гостинице «Москва» за несколько часов до отъезда домой в Ленинград. – О. Т.) и на частные замечания. С помощью всё той же Д. В. мы “отработали” и уточнили все детали и подробности, за исключением разве 2–3 пустяков, совершенно безобидных с точки зрения “бдителей”, но для меня имеющих принципиальное значение. И тут – к стенке ставьте – не уступлю!

И, наконец, третье и последнее. За эти дни я встретился и по-доброму разговаривал с рядом ответственных товарищей (Абрамов в первую очередь имеет в виду секретаря правления СП СССР Г. М. Маркова и, по всей видимости, министра культуры СССР П. Н. Демичева, встречался Абрамов и с заместителем заведующего отделом ЦК КПСС писателем А. А. Беляевым[8]. – О. Т.), которые так или иначе могут быть полезны в быстрейшем решении судьбы романа.

Все они – “за”, все они готовы оказать любую помощь, чтобы облегчить появление на свет моего детища. Но, конечно, решающее слово принадлежит Вам, Сергей Сергеевич.

Роман духовно здоровый, роман партийный по самому высокому счёту. И во имя нашей общей веры, о которой так славно мы начали разговор и который, я надеюсь, ещё продолжим, во имя наших святых ребят, которые на войне погибли за эту веру, во имя тех, кто и сегодня верен знамени (А. Овчаренко в восторге от Калины Ивановича!) – во имя всего этого прошу Вас, умоляю, если хотите: дайте скорее журнальную жизнь роману!

Ф. Абрамов».

Удивительным образом концовка этого письма очень напоминает письмо Фёдора Абрамова Борису Заксу в июле 1958 года, в котором он писал о судьбе «Братьев и сестёр». Вот только 1978 год не 1958-й, да и Абрамов не на первой ступени к литературному олимпу. И всё же его душа рвалась от боли и непонимания.

Мелькнувшие в письме Сергею Наровчатову строки о том, что нет сомнений в том, что «Дом» напечатают, скорее всего, были банальным блефом. Уже по возвращении в Ленинград 19 сентября – запись в дневнике:

«Всё сделал, чтобы выиграть битву за роман. Звонил по телефону, обивал пороги, расплывался в улыбках, кланялся в пояс, поддакивал и прикидывался ортодоксом, играл в демагогию, отпускал комплименты… и выходил из себя, орал, угрожал, разъярённым быком кидался в атаку…

Нате, сволочи! Всю жизнь живу, а ползаю на брюхе, а уж ради романа-то сам Бог велел идти на всякие подлости.

Нет, подлостей больших не было. Слава богу, не было. Но игры, прикидонства и ярости неподдельной – хоть отбавляй.

Знаю, хорошо знаю: пользы от этого немного. Но, во-первых, всё сделал, не в чем упрекать себя, а, во-вторых, духовная накачка…»

И опять через два дня, 21 сентября, обречённо: «Я даже не переживаю теперь из-за “Дома”. Напечатают – хорошо, и не напечатают – рыдать не буду». Знать, всё же надежды большой не было! А когда напечатали в декабрьском номере, уже 15 января 1979 года Абрамов записал в дневнике:

«И в Москве, и в Ленинграде определилось два отношения к роману. Одни рвут и мечут, требуют расправы над автором (“К стенке его!”), в родные братья Солженицына зачисляют. Это Удальцов в Москве (“Литгазета”) и Холопов в Ленинграде.

Да, да, все заняты сейчас выискиванием недостатков в романе. Как бы утишить, усмирить разыгравшиеся вокруг него страсти, как бы нейтрализовать его влияние на читательские умы.

Горько, обидно до слёз! Вот случай серьёзно высказаться, поговорить о делах России. Нет, нет! Одни предпочитают отмолчаться, другие заняты – как скомпрометировать роман.

Я один. Я всегда один. Даже В. Белов меня не поддерживает».

Душевная обида, горечь отчаяния, страх за судьбу романа… было и это. Вихрь эмоций и переживаний, внутренних терзаний…

Как и в судьбе романов «Две зимы…» и «Пути-перепутья», в «Дом» будут внесены цензорские правки без согласования с автором.

«“Дом” напечатать было – это всё равно что тонну льда одним дыханием растопить», – напишет Фёдор Абрамов в одном из последних писем от 14 марта 1979 года Михаилу Щербакову. Михаил Федосеевич уйдёт из жизни в мае 1979 года, и неизвестно, прочитал ли он это абрамовское письмо.