Философия интеллекта реального идеализма

Но можно ли говорить о ноосферной защите в условиях общества, где «лебедь, рак, щука» пытаются консолидировать пространство государственных отношений? Не потому ли и сама проблема превращается в планетарную, что ситуация в отношении интеллектуальных систем всегда была уделом не государства, не государственности, а составляла смысл и задачи в общем-то ограниченной группы лиц интеллектуального труда. Не поэтому ли генерал Грэвс в «манхэттенском проекте» называл их просто «... битыми горшками»? Когда государство создает нечто вроде рая для интеллектуалов под названием РАИС — Российское агентство интеллектуальных систем вместо ВААП — Всесоюзного агентства авторских прав, то напрашивается для оценки подобной ситуации реприза: «Черного кобеля не отмоешь добела». Эта трагикомическая ситуация совершенно ясна, ведь до настоящего времени государственная система не приняла Закона об интеллектуальной собственности. Во всем нужна мера, ибо сказано: «И вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей». И с точки зрения интеллектуала, даже антагонизм не позволял говорить иначе, чем: «Правы „красные“, правы „белые“, правы „зеленые“» . (Ропшин В. (Савинков Б.) Конь вороной. М.; Л.: Прибой, 1924). А ведь это было время задолго до августовских событий 1992 г. Таким образом, позволительно утверждать, что государственная система не стремится к созданию меры защиты интеллектуальных систем в такой степени, когда бы защищались и консолидировались их права в плане триединства (психология, гносеология, логика), т.е. в плане их сущностной первопричины, которая, выступая в качестве таковой в технике, искусстве, науке, философии, безотносительно к государственной принадлежности могла бы заявлять о себе свободными от прокурорского надзора государства средствами «идеации» и «информации», т.е. иметь собственные радиостанции, издательства, представительства, клубы и пр.

Указанная проблема в отношении ноосферной защиты интеллектуальных систем есть проблема каузально-историческая, т.е. причинная, смысл которой, например, для Российской действительности, где всегда, по утверждению Льва Толстого, «достаточно людей образованных, грамотных маловато», заключается в понимании государством причин «опасности» интеллекта независимо от социальной принадлежности интеллектуальных систем. «Колокол» Герцена и бунт Чернышевского, например, были одинаково опасны для государства, точно так же, как к опасным относились Солженицин и Сахаров. Возникает естественный вопрос: Кто следующий? Ведь нет закона, охраняющего интеллектуальные системы, и тем более в ноосферном плане. Даже бородатый, в кожаных сандалиях мудрец древности Платон, воздававший хвалу разуму, ненавидел поэтов за туманность и неистинность языка, даже философ Кант, ратовавший за научный метод исследования, презрительно относился к химикам, не считал химию наукой только потому, что в ней нет математики; даже обычно называемый предтечей Маркса философ Гегель с его философией духа, считавший воду элементарным веществом, — даже они как интеллектуалы собственных миросозерцаний находились в плену собственных систем, систем, в которых не было еще места последующим интеллектуальным достижениям: теории нечетких множеств, математической химии, элементарному химическому анализу. Поэтому наряду с каузально-исторической проблемой защиты интеллектуальных систем возникает проблема профессиональной разобщенности интеллектуальных систем и способов защиты от нее.

Классический пример разобщенности интеллектуальных систем — участь Н.Г. Чернышевского, бывшего своим среди чужих и чужим среди своих («Известия» от 31.10.92). «Литературные противники и личные враги — Тургенев и Толстой, Достоевский и Корш, объединенные общей ненавистью к мужицкой революции и общим страхом перед социализмом, одинаково воспринимали проповедь Чернышевского и одинаково реагировали на нее». (Каменев Л.Б. Чернышевский. ЖЗЛ. М., 1933. С. 126.)

Однако, пережив свое время, идеолог мужицкого топора оставил в наследие поколениям социализма выношенный им принцип: «Чем ниже, тем хуже, чем выше, тем лучше, и на известной высоте все прекрасно — мы были тверды в этом». (Из автобиографии // Литературное наследие Н.Г. Чернышевского. T. 1. C. 15).