Февральский дождь

Я долго потом продолжал этот разговор с мамой, закончившийся таким сильным жестом. Родители – люди, уходящие из этого мира. Дети – люди, пока остающиеся. Нормальным родителям важно, чтобы дети остались жить в мире и любви. Если же они сами вольно или невольно сеют раздор – это как назвать? А если даже не пытаются примирить детей – это как назвать? Это крушение итогов жизни – не руками, но равнодушным сердцем. Этого не понимал отец. А теперь вот не понимает мама. Ну, как же так?

На обратном пути снова кусала «змея воспоминаний». Если бы мама не могла жить без меня, то выполнила бы условие свекрови – нашла бы себе другую работу. Всего-то! С другой стороны, свидетельство о моем рождении – если даже находилось у Тереховых – было выписано на маму. Она могла заявить об этом. Бабка выдала бы документ. И не могла бы доказать, что ребенку лучше быть с ней, чем с матерью. Закон всегда на стороне матери. Если мама не сделала этого, значит, ей было удобнее, чтобы я жил у бабки, а не с ней.

Мама звонила еще два раза. Если бы она сказала, что просто хочет видеть меня, я бы точно приехал. Но она твердила о шкатулке. Мама считала шкатулку моей частью наследства. Хотела вручить. Но ни раньше, ни сейчас не хотела обнять, поплакать о том, чего уже не воротишь, о том, что до сих пор болит. Значит, не болело у нее. А мне, повторяю, не нужно было от нее ничего материального. После ее «не слышу я тебя» не болело у меня за нее всем сердцем. Память о том, что когда-то у нее не болело за меня, и не болит сейчас, сидела во мне глубоко, не вырвать ничем.

«Даже распоследний бомж приехал бы. Это за гранью человеческого», – написал мне Стасик. Это было понятное торжество брата, которому я сам дал основание считать, что он лучше меня. А Витя не поленился – отписал родственникам в Омск, с которыми до того не общался, что я, такой-сякой, не приехал к маме, когда она звала. Те позвонили мне: неужели это правда? Родственники совсем не знали Витю, но очень хорошо знали меня. Теперь они и Витю узнали.

Глава 76

У Ирины развивалось мистическое чувство, что она уходит вместо Веры. В чем-то она рассуждала верно. Если верить в очередность действия рока, следующей полагалось быть Вере. И все же болезнь Ирина получила с другой стороны.

Макияж уже не мог скрыть желтизну ее лица. Уже всю одежду приходилось подгонять под другие, почти детские размеры. А я все еще возил ее на конкурсы. И ее ученики все еще получали призовые места. А бывший муж все еще мельтешил у нас перед глазами.

В маленьком городке это бывает. Валера жил с молодой женой в соседнем доме. Мы чуть ли не каждый день виделись в магазине. Он избегал смотреть мне в глаза. Как бы не замечал Ирину. Это он привез ей рак из Болгарии. Побывал там вместе со своим приятелем Мигулей у Ванги. Прорицательница отказалась что-либо говорить композитору. Она всегда так делала, когда видела, что клиент нежилец. (Вскоре Мигуля умер). Зато уверенно предсказала Валере (по фотографии), что у его жены будет рак.

Вернувшись в Пущино, любящий муж тут же поделился замечательным предсказанием с женой. А Ирина была слишком впечатлительной женщиной, чтобы не придать этому никакого значения. Сказывался авторитет Ванги. Таким образом, заболевание было как бы запрограммировано. Вскоре у Ирины появилась небольшая шишечка в груди, с горошину. Врачи сказали, что ничего страшного, а муж испугался и ускорил планы на оставшуюся жизнь с молодой бухгалтершей в своей фирме. Точнее, он уже смазывал лыжи, выжидая момента. Всю жизнь был большим модником, и теперь, в новой эпохе, никак не мог отстать от других, бросавших стареющих жен и начинающих как бы вторую жизнь с молоденькими. Он панически заторопился – Ирина таяла на глазах.

Но его опасения не подтвердились. Появился я, и оказался встряской для ее организма. А она встряхнула меня.

Ее молодая свежесть перепала Валере, но то, что осталось мне, было в нерастраченном состоянии. Мой веселый цинизм по этому поводу нравился ей. Наверное, все-таки не надоедает та женщина, которая нужна. Ирина была нужна мне духовно, но необходимость в ней я ощущал физически. Я даже подумывал: а может, последняя любовь и должна быть лучше первой?

С Ириной я понял, что не лишен мужского тщеславия. В любом обществе она как-то ненавязчиво становилась центром внимания, и телом, и словом, удивляя фигурой девушки и мужскими, в лучшем смысле, остротами. Что ж, женщина и должна уметь соревноваться с другими женщинами и утирать нос умникам. Мне оставалось только упиваться торжеством и молча хорошо закусывать. Но ее отношение ко мне было крайне сдержанное. Самое пылкое, что она выдавила из себя, сказав маме: «Не представляю на его месте никого другого». Однажды мне объявили в лоб, что моя жена лучше меня. Думали задеть, а я совсем возгордился.

С Ириной я совсем не чувствовал бойкота со стороны братьев, и они это понимали, особенно Стасик. С ее отношением к мне и с моим отношением к ней, зачем мне нужен был кто-то еще?