Фернандо Магеллан. Книга 2

«Да исчезнут, как протекающая вода.
Когда напрягут стрелы, пусть они будут, как переломленные.
Убегут, как распускающаяся улитка; не увидят солнца,
как выкидыш женщины.
Прежде, нежели ваши котлы ощутят горячий терн,
свежее и обгоревшее мясо, вихрь разнесет их.
Увидев отмщение, праведник возрадуется; омоет стопы
в крови нечестивого.
Человек скажет: "Подлинно вкушать плод праведнику! Есть Бог,
осуждающий на земле!"»

– Понравилось? – радостно улыбнулся Антоний.

– Нет, – замотал головой слуга. – О пальме Соломона мне больше нравится. Соломон любил много женщин, писал о них, а царь Давид грозит всем и жалуется.

– У Соломона – плотская любовь, а здесь – псалмы Господу. Перекрестись, окаянный! За такие мысли Господь накажет, – припугнул ученика монах.

Энрике осенил себя знамением.

– Псалом номер пятьдесят восьмой тоже называется «Не погуби». «Писание Давида, когда Саул послал стеречь его дом, чтобы умертвить», – францисканец прочитал первую строку.

– За что? – прервал малаец.

Священник подумал и наставительно произнес:

– Плохо служил хозяину.

– Разве у царя есть хозяин? – не поверил раб.

– Господь всем хозяин, – не растерялся Антоний.

– Кто такой Саул? – не унимался Энрике.

– Плохой вождь племени израильтян, – пояснил монах. – Замолчи и слушай:

«Боже мой, избавь меня от врагов, защити от восставших на меня.
Укрой от людей, делающих беззаконие; спаси от кровожадных.
Сильные воины собираются на меня, подстерегают душу мою
безгрешную.
Без вины моей сбегаются и вооружаются…»

– За что? – не понял раб.

– За веру.

– За какую?

– Саул с придворными поклоняется языческим идолам, а Давид – Господу. Поэтому они ненавидят псалмопевца, хотят убить его.

– Коли боги плохие, их надо высечь плетью и кинуть на землю в холодное сырое место, как у нас в трюме, тогда они станут послушными, начнут помогать людям. Зачем убивать друг друга из-за духов?

– Сколько раз тебе говорить? – рассердился монах. – Бог христиан – самый сильный! Нельзя плевать или сморкаться на Его изображение. За это Он карает смертью. Человек не в силах изменить волю Всевышнего. Наш удел – покоряться Ему! Понял?

– Да, но только не Бог наказывает людей, а хозяин. Это он приказал убить врагов.

– Я вторую неделю читаю Священное Писание, объясняю догматы католической Церкви, а ты как был дикарем, так и остался. Неужели на тебя не снизошла Благодать Божия?

– Никто на меня не спустился, – признался слуга и попросил прочитать о пальме.

– Хорошо, – сдался Антоний, – но потом вернемся к псалмам, выучим целую книжку!

Малаец не возразил. Монах пошелестел помятыми страницами, отыскал нужную главу, воскликнул мальчишеским голосом:

«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!
Твои голубиные глаза под кудрями твоими.
Волосы, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской.
Зубы, как стадо выходящих из купальни стриженых овец,
У которых по паре ягнят, и бесплодной нет между ними.
Губы твои, как алая лента; и уста любезны.
Ланиты под кудрями, как половинки гранатового яблока.
Шея, как сооруженный для оружий столп Давидов.
Тысяча щитов висит на нем – все щиты сильных.
Два сосца, как пасущиеся между лилиями двойни молодой серны.
Доколе день дышит прохладою, и убегают тени,
Я пойду на мирровую гору, на холм фимиама.
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, пятна нет на тебе…»

(Песн. П. 4, 1–7).

– Ха-ха-ха! – раздался голос Барбосы. – Я вижу, ты выздоровел, коли читаешь про любовь! – смеялся Дуарте у порога адмиральской каюты. Он обернулся к малайцу и брезгливо добавил: – У, нарядился, дикарь! Брысь со стула! Принеси ужин, сейчас хозяин пожалует!

– Мы изучаем Библию, – покраснел Антоний, – псалмы, Евангелия…

– Сосцы серны, лилии, пятна… – продолжил Дуарте. – Не припомню их в Новом Завете. Оглох, краснокожий? – повысил голос на слугу. – Готовь ужин!