Феномен ДБ

Как говорится, против правды не попрёшь. Увы, приходится скрепя сердце признавать, что при советской власти «многое было лучше, чем сейчас». Не исключено даже, что «советское пространство было нравственнее» – эти слова тоже приписывают Быкову. Однако далеко не все с таким утверждением согласны. Вот и Владимир Войнович, писатель и диссидент, словно бы продолжая начатый в давние времена бесконечный монолог, категорически опровергает слова Быкова [144]:

«Быков все же несколько моложе меня, поэтому вряд ли лучше помнит советское время. При Сталине все жили в безумном страхе. Одни стучали на других, подслушивали, подсматривали, дети отрекались от родителей, даже на кухнях боялись свободно высказываться. Потом стало чуть легче: выговаривались на кухнях. Колбаса была дешёвая, но один сорт, все помнят колбасные электрички, приезжавшие в продуктовое паломничество со всей страны. Мы не могли выехать за границу. Царила атмосфера цинизма – коммунистические лозунги никого не вдохновляли. Люди лгали друг другу. Сейчас всё же не так: магазины полны продуктов. Все желающие могут поехать за рубеж, и, думаю, никто не посадит ни вас, ни меня за то, что мы здесь обсуждаем. Так что говорить, что советское пространство было более нравственное, чем сегодняшнее – это демагогия».

Отсутствие колбасы в провинции, «железный занавес», унылая идеология и лицемерие власть имущих – всё это было, я не спорю. Правда, любительская колбаса, за которой ездили в столицу, была гораздо лучше, чем нынешние её аналоги. Однако бог с ней, с колбасой! Прискорбно, что человек, родившийся в Таджикистане, не счёл нужным оценить состояние нравственности в одном контексте с национальными проблемами. Но приводить в качестве доказательства более прочных нравственных устоев нынешней России такие факты, как изобилие продуктов в магазинах и возможность выехать за рубеж… Как можно мерить нравственность килограммами отбивных и антрекотов? Ещё более удивительны речи про «безумный страх».

Мне много раз приходилось читать о том, что жить в сталинской России было страшно. Но вот какая штука: из всех моих многочисленных знакомых и родных только один рассказывал что-то в этом роде. В 1937 году маленькая девочка стала свидетелем ареста одного из соседей по коммунальной квартире. Это был еврей. Потом был обыск, несколько дней к ним приходили люди в штатском. Так вот, девочку можно понять, как и родственников арестованного. Однако для утверждения, будто всю страну парализовал страх перед коварным и всемогущим ОГПУ-НКВД – для этого надо бы поискать более убедительные аргументы.

Из многочисленных моих дядьёв и тёток был арестован лишь один – брат отца, который занимал какой-то важный пост в тогдашнем комсомоле. Это было далеко от Москвы, на Урале, а потому, как и за что он пострадал, мы так и не смогли узнать. От своих одноклассников я тоже не слышал про репрессии. Не мудрено, что школьный приятель, прочитав напечатанную в самиздате книгу Солженицына о том, что творилось в сталинском ГУЛАГе, был поражён до глубины души. Позже он стал участником протестного движения и представителем Солженицына в Москве.

У меня же ситуация была иная. В 1955 году после восемнадцати лет лагерей и ссылки в Москву вернулся бывший адъютант Якира, расстрелянного в 1937 году по делу Тухачевского. Вскоре этот человек сблизился с нашей семьёй. Именно от него я многое узнал ещё тогда – помнится, мы ходили вокруг Патриаршего пруда, а он рассказывал, рассказывал… Поэтому сочинения Солженицына, появившиеся гораздо позже, не стали для меня откровением. Но даже от бывшего зэка ни о каком страхе, который будто бы опутал страну в 37-м, я так и не услышал – он просто выполнял тогда свой долг, служил на благо Родины. И только потом, после ареста, ругал себя за то, что не сдержался, расхваливая Якира. А как не похвалить, когда тот дал семье квартиру в самом центре Москвы, в районе Сретенки? Завистники донесли, и это стало поводом для репрессий – тогда «зачищали территорию» вокруг мнимых заговорщиков.

Так что повторю – «безумного страха» тогда не было. По воспоминаниям родителей, страх был только в октябре 1941 года, когда немцы вошли в пригород Москвы.

Однако мы слишком углубились в прошлое. Вернёмся в апрель 2012 года, когда в Литературном салоне Аллы Дехтяр, в американском городе Чикаго должна была состояться встреча с поэтом, прозаиком и журналистом Дмитрием Быковым. А накануне встречи он дал развёрнутое интервью, в котором отразил своё понимание 90-х [23]:

«Это было плохое время. Время, когда торжествовало подполье, предательство, низменность, когда позорен был труд и постыдна честь. Сейчас, конечно, хуже, но девяностые расчищали место для нынешнего торжества серой слизи».

Столь же негативная характеристика этому времени дана Быковым в его книге о Борисе Пастернаке:

«Он не дожил до постсоветского «капитализма», когда опять-таки выживали наиболее хищные и подлые, а все талантливое и трудоспособное либо нещадно эксплуатировалось, либо вытаптывалось на корню».