Фельдмаршал Румянцев

«Вот какие молодцы пруссаки… Даже мне ясно видно, что артиллерия у них действует как надобно, а весь тыл у них открыт и подкреплен второй линией и резервами, – размышлял юный поручик Болотов. – Весь урон в первой сражающейся линии тут же пополняется свежими людьми, тут же дерущиеся снабжаются нужными припасами и порохом. Вот почему неприятель имел в самом начале сражения несравненно более выгод, чем мы… А у нас? Скорее всего, даже никакой диспозиции заранее не было разработано…»

– Кто ж распоряжается нашими полками? – услышал Болотов хриплый от волнения голос лежавшего рядом подпоручика. – У них дерется целая линия, а у нас гораздо меньше.

– Доносили нашему генералу, что одиннадцать полков успели оттянуться в линию, – сокрушенно посмотрел Болотов на своего подчиненного офицера.

– А что толку? Ведь с полками почти нет артиллерии, кроме малого числа полковых пушек и шуваловских гаубиц, – недоумевал подпоручик.

– А вы заметили, подпоручик, что и эти малые полки так прижаты к лесу, что позади себя не имеют никакого простору.

О господи, как много падает наших, а вместо них никто не приходит… А мы тут стоим совершенно бесполезно…

– Да только ли мы бездействуем… Смотрите, большая часть нашей армии бездействует, никак не может выйти из леса.

– Да и выйти-то некуда, все поле занято, – с горечью произнес Болотов, и смутные мысли о тяжком поражении мелькнули у него.

– Боюсь, господин поручик, погибель наша неминуема. Посмотрите, пруссаки уже бесчинствуют в наших обозах. А куда нам-то отступать?

Болотов посмотрел в сторону, куда указывал подпоручик, и сердце его дрогнуло: с одной стороны крутейший буерак, а с другой – река заграждает путь во всех направлениях. «Ох, пропали наши обозы, нет в том сомнения», – подумал он, но горькие его размышления были прерваны криком подпоручика:

– Что такое? Посмотрите! Откуда взялись наши?

– Что за чудо? – Лишь на несколько минут отвернулся Болотов от картины боя, а там словно по мановению волшебной палочки все изменилось.

Андрей Болотов увидел, как из леса, считавшегося непроходимым, с противоположной стороны поля, один за другим появились русские полки и с криками бросились с тыла на неприятеля. На бегу давая залпы, наши полки врубились в прусские и смяли их.

Мощная штыковая атака русских была столь стремительна и внезапна, что пруссаки дрогнули, повернулись назад и стали искать спасения в ретираде. А русские, ни минуты не давая передышки, начали преследовать прусские полки. Вот почему картина боя изменилась. Тут не в чуде дело, а в смекалке генерала Румянцева, взявшего на себя смелость принять самостоятельное решение.

Мало – помалу начали колебаться и другие прусские полки. А наши отступавшие и оборонявшиеся войска пришли в себя и открыли огонь сильнее прежнего… Не прошло и четверти часа, как пруссаки начали отступать, сначала соблюдая дисциплину и организованность, но потом, без всякого строя и порядка, побежали…

Когда победа русских полков во главе с Румянцевым четко обозначилась, пришел в движение и корпус Сибильского. Сначала при виде отважной атаки полков Румянцева радостно били в ладоши и кричали: «Слава Богу! Слава Богу! Наши взяли! Наши взяли!» А потом командиры опомнились и закричали: «Ступай! Ступай! Ступай!» И весь корпус Сибильского бросился вниз, продираясь через густой кустарник и болото. Вышедшие на поле солдаты и офицеры корпуса Сибильского не застали уже ни одного живого неприятеля, лишь убитых, брошенные пушки и ружья.

Так кончилась первая баталия с пруссаками. Только после завершения сражения офицеры и солдаты поняли, какой опасности подвергались они еще совсем недавно. Если бы Румянцев со своими полками опоздал хотя бы на полчаса, то русская армия могла бы оказаться разбитой, а помощь ей ненужной.

Фельдмаршал Апраксин 20 августа послал реляцию о сражении при Гросс-Егерсдорфе в Петербург, но ни словом не выделил графа Румянцева, чья инициатива решила исход сражения. И лишь новый главнокомандующий генерал Фермор, спустя несколько месяцев после этого сражения, 6 декабря 1757 года, говоря о сражении при Егерсдорфе, хотя и выделяет графа Румянцева, но наряду с Матвеем Ливеном, Салтыковым, Резановым, фон Боуманом, принцем Любомирским, де Гартвисом, полковником Языковым. Ни слова не говорили в реляциях и донесениях о решающем значении штыковой атаки полков графа Румянцева, опасаясь, что правда об этом сражении падет черным пятном на репутации главных предводителей нашей армии.

Много лет спустя Фридрих II, как всегда преувеличивая русские и преуменьшая свои силы, писал: «Левальд сделал атаку на лес, около которого стояли русские гренадеры и где был центр армии: гренадеры были почти все уничтожены, но как местность была лесистая, то и скрывался от глаз пруссаков маневр русских. Румянцев прибыл на помощь их с 20 батальонами из второй линии и напал на фланг и тыл прусской пехоты, что и заставило отступить…»