Фельдмаршал Борис Шереметев

В горницу вошел адъютант царя и, пробравшись к Петру, положил перед ним на стол бумажку и что-то шепнул.

— Когда? — быстро спросил Петр.

— Только что, — отвечал адъютант.

Петр быстро прочел написанное на бумажке, поднял глаза.

— Господа генералы, только что из гвардейского полка к неприятелю перебежал унтер-офицер.

— Кто? — подался вперед всем корпусом Меншиков, знавший их всех много лет.

— Ройтман.

— Немец, — грохнул светлейший кулаком по столу. — Так я и знал.

— Этот унтер-гвардеец слишком много знает, — продолжал Петр. — Теперь наши редуты будут у короля как на ладони. Что делать, Борис Петрович?

— А что сделаешь, Петр Алексеевич, редуты поперечные выстроены. Осталось пушками да людьми усадить. Еще не доделаны два продольных редута. Вот новобранный полк у нас… Изменник наверняка направит короля с главным ударом на новобранцев.

— А что предлагаешь?

— Я думаю, надо отобрать у новобранцев их серую форму и одеть в нее лучший полк.

— Какой?

— Думаю, Новгородский. Этот полк зело стоек, и Карлус на нем себе шею своротит.

— Добро, Борис Петрович. Делай так.

Фельдмаршал и генералы стали выходить из горницы, задержался, как всегда, светлейший. Когда остались они вдвоем, царь с укором заметил:

— Ты б, Данилыч, поменьше немцев срамотил. А то неловко перед Брюсом, Гольцем и Аллартом. Изменники во всякой нации есть. Эвон Мазепу возьми, однако ж мы не кричим, что малороссияне все предатели. Не они ли эвон Полтаву защищают, живота не жалея.

— Так ведь, мин херц, от самого Гродна как перебежчик, так немчин.

— Что делать, Алексаша, Россия для них не родина. Но вот унтера-гвардейца, убей, понять не могу. Неужто он и впрямь думает, что мы слабее Карла?

— Думает, сукин сын, думает. Но вот возьму в плен, ей-богу, на кол посажу иуду.

— Ладно. Возьмешь, посадишь. Ты вот что, Данилыч, всех ближе к шведу будешь. Не спускай глаз с него. Двадцать девятое двадцать девятым, но не верю я в их рыцарство. В любой миг могут кинуться на нас.

— Хорошо, мин херц. Будь покоен. Я услежу. И дам знать тебе сразу.

— Не забывай, я буду в первой дивизии.

Они простились тепло, даже обнялись на всякий случай: баталия — не танцы, в любой миг можно живота лишиться.

Перебежчик очень обстоятельно рассказал королю, сидевшему с забинтованной ногой на лавке, что делается в русском лагере к предстоящей битве. Карл не стал задавать свой обычный вопрос: «Зачем перешел к нам?» Он был твердо уверен, что все еще сильнее царя, оттого и бегут от него офицеры-иностранцы.

— Вы можете указать наиболее слабые места в русском построении?

— Да, ваше величество, в первой линии за редутами будет стоять полк вчерашних рекрутов, они не обстреляны и побегут после первого удара. Это послужит добрым сигналом для других полков. Не мне объяснять вам, сколь заразительна паника в бою. Все новобранцы в серой форме и сразу выделяются изо всего построения.

— Хорошо, мы учтем это. Что бы вы еще хотели сообщить нам, унтер, что, на ваш взгляд, является важным?

— Вы должны знать, ваше величество, я, собственно, и решил вас предупредить об этом. К царю на помощь идет нерегулярная конница — около сорока тысяч. Через три-четыре дня она будет здесь, и как сказали русские, тогда они смогут разобрать шведов по рукам.

Карл быстро взглянул на Реншильда. Они поняли друг друга — монарх и фельдмаршал.

— Ну что ж, унтер, — сказал король, — вы принесли очень ценные для нас сведения и сразу после битвы получите награду, достойную вашей услуги. Идите. Находитесь при моем штабе, вы можете понадобиться.

— Спасибо, ваше величество, — поклонился унтер и вышел.

Едва за ним закрылась дверь, Карл насмешливо взглянул на Реншильда:

— Вы не находите, фельдмаршал, что Шереметев надул нас, точнее вас? Назначая двадцать девятое число для баталии, он знал, что к этому дню придет сикурс в сорок тысяч.

— Но, ваше величество, эту дату назначили мы, чтоб успеть за эти дни взять Полтаву.

— К черту Полтаву! — крикнул Карл, настолько она навязла у него в ушах, что упоминание о ней вызывало у короля головную боль. — К черту вашу договоренность с Шереметевым! Мы ударим сегодня ночью. Полтава пусть спит. А мы подойдем в темноте и захватим редуты. Пушки повернем против Шереметева, и победа у нас в кармане. Полтава проснется, когда русской армии не будет существовать. И она тут же выбросит белый флаг.

Карл радостно потер руки. В таком настроении давно не видел его фельдмаршал.

— Ну как мой план, Реншильд?

— Я всегда дивился вашему полководческому гению, ваше величество. Вы умеете быстро находить выход из самых, казалось бы, безвыходных положений.

Реншильд не лукавил, лишь чуть льстил. Он действительно верил в возможность осуществления такого плана, ибо не раз был свидетелем еще более авантюрных предприятий своего повелителя, оканчивавшихся вполне благополучно.

— Я поеду сейчас в полки, я вдохновлю солдат на подвиги. Пусть позовут моих драбантов-носильщиков, — велел Карл.

Но вместо носильщиков в горницу влетел Мазепа, он сиял, заламывая сцепленные руки.

— Ваше величество, ваше величество! — захлебывался Мазепа от восторга. — К нам прибыл посол от крымского хана.