Фехтовальщица

А ведь оборотень способен дать здоровое потомство. Ликантропия не передается по наследству. Другое дело, что в общине многие родители, отчаявшись заработать на новый дом и новую жизнь, сами инфицировали своих детей, чтобы не разорвать их в одно из безумий полнолуния.

Мы проигрывали этот бой. Я ждала, когда невидимый судья присудит победу противнику, и эта община перестанет существовать. После чего маги ополчатся на другие стаи. Начало–то положено.

И вдруг — Па конте![46] — укол не присуждается никому. Мы расходимся в стороны. Представители Министерства вежливо улыбаются. Школьники и немногочисленные взрослые, все–таки примкнувшие к своим чадам в заведомо безнадежном деле, растерянно оглядываются.

Мистер Малфой довольно и ехидно улыбнувшись, вбрасывает в прессу новую, сенсационную тему для обсуждения, объявляя об открытии на паях[47] с Блэком парка экстремальных аттракционов на одном из островов. Новость мгновенно затмевает прения по поводу оборотней.

«Эти темные твари были всегда, всегда и будут. А Парк от Малфоя — это что–то новенькое», — бурчит один из учителей, и остальные его полностью поддерживают.

Билеты, несмотря на их неимоверную дороговизну, раскуплены уже на полгода вперед. Слышно громкое негодование по поводу предстоящих закрытий парка на время технических работ «на целых четыре дня в месяц!».

С такими восклицаниями непонятно, как маги жили вовсе без этого парка?

И только я, Гарри и Драко (из не являющихся пайщиками магов) знали, кто будет обслуживающим персоналом аттракционов.

Долорес Амбридж, кстати, пайщиком являлась.

Впервые меня к ней на чай привел мистер Малфой. Уж не знаю, зачем ему было надо, но сильно довольным он по дороге туда не выглядел, хоть говорить на эту тему упорно отказывался, галантно улыбаясь и мастерски заводя разговор в какое–то совершенно неожиданное русло. На пороге комнаты он мгновенно преобразился и пил очень сладкий чай с молоком, словно небесную амброзию. Еще и вареньем заедал. Хоть Дракон рассказывал, что папа пьет только крепкий черный кофе (никаких чаев и киселей). И никогда ничего при этом не жует. Разговоров я почти не понимала — у них было слишком много общих знакомых и известных им маленьких секретиков, чтобы у меня появился хоть шанс. Даже когда они завели беседу о Питере Эвансе, я не сразу поняла, что речь идет об отце Маугли — очень уж мало знала про этого мага–оборотня.

Потом мистер Малфой просил его сопровождать еще несколько раз. Только меня. Меня и Гарри. Меня и всех моих друзей, включая Драко. Мисс Амбридж так же приводила школьников–подростков, детей чиновников, обучающихся на дому, а пару раз даже мальчишек из стаи. Периодически эти посиделки освещали репортеры. Я сидела за столом, ощущая свою совершенную бессмысленность. Словно бы являлась еще одним стулом. Или, скажем, кадкой с фикусом. А вот еще растение есть такое с подходящим названием «дурак». Ага.

Вроде бы все было ясно и понятно и даже правильно — слова, речи, споры. Всё так вежливо и с улыбкой на устах. Но я же понимала, что идут какие–то сложные политические игры. А политика не делается напоказ. Лозунги — это так, рябь на воде. Крупная рыба ходит у самого дна. Чтобы толком разобраться в происходящем, следовало понимать, почему тот прищурился, а эта торжествующе улыбнулась, когда, казалось бы, проиграла трудный, но не безнадежный спор. И так далее, и тому подобное. Чтобы понимать это, надо долго и вдумчиво вживаться в политическую жизнь. Но меня подковерные игры не прельщали в бытность мою Еленой Ри, не манят и сейчас, в облике Гермионы Грейнджер. Так что, я сидела себе спокойно «стулом» и не думала волноваться.

Пока, после решения проблемы со стаей, мисс Амбридж не пригласила меня на чай файф о клок.

Только меня.

Попросила обращаться к ней запросто — Долорес. «И без всяких «мисс», а то я чувствую себя совершенной старухой. Хи–хи–хи».

И беседы были уже не пустым переливанием слов и вознесением лозунгов. Она слушала меня, приводила свои контраргументы. Заставляла поневоле восхищаться ее недюжинным умом и хваткой. И этот ее мягкий, чуть картавый (квакающий, как говорил Рон Уизли) голос:

— Некоторым людям физически необходимо добывать себе счастье. Выгрызать его. Эта община, о которой вы так волновались, разве она достигла бы нынешнего положения, не случись того, что случилось? Ведь я права?

— Правы, — зачарованно отвечала я, контуженная слишком сладким запахом ее духов и обилием розового цвета вокруг, но тут же прибавляла, — но все же я не согласна ни с вашими взглядами на мир, ни с методами.

— А разве вы считаете, что все и во всем должны смотреть на мир одинаково? Во всем и всегда соглашаться?

— Нет.

— Вот и правильно.

— В мире всегда все должно быть разнообразно, вы правы… — но продолжить мне не дали, перебив на вздохе.

— Именно, Гермиона, именно. И люди, люди тоже рождаются, чтобы быть разными.

А за скобками ясно читалось продолжение фразы: «Кто–то рождается повелевать, остальные — подчиняться».