Читаем Фёдор Достоевский. Одоление Демонов полностью

Не «опоздай» он в Париж, может, и удалось бы, по крайней мере на этот раз и с этой женщиной, избежать унизительной роли «друга и брата», толкнувшей его в игорное пекло, — тем более что теперь он только проигрывал. Не думай он маниакально о выигрыше, не мечтай он по ночам о чудодейственной системе («…как было не увлечься, как было не поверить — что следуй я строго моей системе, и счастье у меня в руках. А мне надо деньги, для меня, для тебя, для жены, для написания романа. Тут шутя выигрываются десятки тысяч. Да я ехал с тем, чтоб всех вас спасти и себя из беды выгородить»), он не выглядел бы в глазах подруги, которая размышляла о его проигрышах с холодным раздражением, таким несчастным и жалким. «Мне его жаль — жаль отчасти, что я ничем не могу заплатить за эти заботы, но что же делать — не могу. Неужели ж на мне есть обязанность — нет, это вздор» [123]. Не испытай он такого душевного потрясения, не будь он так сильно задет и впечатлен, как в это долгожданное путешествие по Италии, где ему было не до врачей и морских купаний, он бы никогда не смог написать «Игрока» — которому в свою очередь суждено было стать прелюдией игорного безумия, продержавшего его в плену еще пять лет.

«Тут и счастье принимаешь тяжело, потому что отделился от всех, кого до сих пор любил и по ком много раз страдал. Искать счастье, бросив всё, даже то, чему мог быть полезным, — эгоизм, и эта мысль отравляет теперь мое счастье (если только есть оно в самом деле)», — писал он брату из Италии, как бы оправдываясь за свое безрадостное путешествие. Однако тревога о тех, кого он «до сих пор любил», а теперь оставил, отравлявшая и без того безобразно испорченную итальянскую поездку, не только не была напрасной, но и обернулась вскоре невозместимыми потерями: в течение нескольких месяцев не стало ни жены, ни брата, ни журнала «Эпоха», который, возникнув на месте «Времени» продержался всего четырнадцать месяцев.

«В один год моя жизнь как бы надломилась. Эти два существа долгое время составляли всё в моей жизни. Где теперь найти людей таких? Да и не хочется их и искать. Да и невозможно их найти. Впереди холодная, одинокая старость и падучая болезнь моя», — писал он младшему брату летом 1864 года; ему было всего сорок два года, и еще совсем недавно он рассчитывал ехать за границу, в Италию и в Константинополь. Теперь, лишившись всего разом, он снова и снова вспоминал злосчастный май 1863–го: не будь запрещено «Время», не пришли бы дела брата в крайнее расстройство, не пропал бы кредит, не возросли бы долги; не терпи брат страшных убытков, не свалилась бы на него внезапная болезнь, которая и свела его в три недели в могилу.

Роковая тень того мая дотянулась и до этой могилы; причины и следствия смерти М. М. Достоевского были всем настолько очевидны, что даже Страхов, «злой гений», вынужден был признаться в частном письме: «Умер Михайло Михайлович прямо от редакторства. Был он слаб и до издания журнала, но журнал его совсем доконал. Он все бодрился и помалчивал; но запрещение журнала, брань, которая на него сыпалась, наконец неудача новых книжек, придирки цензуры — все это на него сильно действовало. В половине июня у него случилась желтуха, разлитие желчи. Он не очень берегся и не опасался. 7 июля он получил неприятное известие — задержали мою статью — он не спал ночь; на другой день заснул и уже не выходил из беспамятства. Желчь отравила кровь…» [124]

После долгих, но безрезультатных попыток продлить жизнь «Эпохе», после раздачи кредиторам векселей на огромные суммы, после необходимых экстренных выплат, на которые ушли все подписные деньги, Достоевский сдался: в ситуации всеобщего журнального кризиса, когда подписка едва ли не везде убавилась наполовину, оказалось невозможным даже на самых выгодных условиях найти компаньона. «Теперь мы не можем, за неимением денег, издавать журнал далее и должны объявить временное банкротство, а на мне, кроме того, до 10000 вексельного долгу и 5000 на честное слово» — так обстояли дела весной 1865 года; и он писал старому другу А. Е. Врангелю, что охотно бы пошел опять в каторгу на столько же лет, только бы уплатить долги и почувствовать себя опять свободным. Все права на собрания его сочинений были уже давно заложены — на их выкуп требовались 2000 рублей, так что, когда он вновь обратился к Литературному фонду с просьбой о 600 рублях, предложить в обеспечение займа, кроме честного слова, было нечего.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология