Фёдор Достоевский. Одоление Демонов

Тогда боязнь дурного общества, стремление оградить своих детей от московского простонародья и околобольничных простолюдинов, увлечение латынью и поразительную щедрость (при общей скупости) в затратах на образование и впрямь захочется объяснить высоким сознанием гордого, честолюбивого, с европейским взглядом на вещи, дворянина древних литовских кровей. Этим же согревавшим душу мемуаристки обстоятельством можно истолковать и пристрастие Михаила Андреевича к французскому языку — и ту особую радость, которую он испытывал, когда дети, в дни его именин, преподносили ему перевязанные шелковой ленточкой написанные по — французски поздравления.

Но как связать шляхетское высокомерие, обязательно включавшее элемент надменности и гонора перед варварами — московитами, с тем культом русской истории и русской литературы, который царил в семье и который литовец — отец и украинка — мать смогли передать детям, а те страстно и вдохновенно воспринять?

Как соотнести принадлежность предков Достоев — ских к «Гербу Рыдвана», подразумевавшую ревностное католичество и преклонение перед латинской культурой, со строгим, патриархальным исполнением всех обрядов православной веры («всякое воскресенье и большой праздник мы обязательно ходили в церковь к обедне, а накануне — ко всенощной»), с ежегодными путешествиями семьи в Троицкую лавру, длившимися по нескольку дней («эти путешествия были для нас эпохами в жизни» ^[56])?

И как быть с вышеупомянутым соблазном, если принять современную версию происхождения писателя, согласно которой его предки берут начало от великорусского рода Ртищевых, а село Достоево Поречской волости Пинского уезда Минской губернии было вотчиной, пожалованной в начале XVI века одному из Ртищевых, дети которого назывались уже, по имению, Достоевскими?

Так или иначе, в многодетной семье прилежного, благонамеренного, неоднократно награжденного орденами (св. Анна третьей степени, св. Владимир четвертой степени, св. Анна второй степени) коллежского советника с несколько тяжелым характером и милой, простодушной, жизнерадостной, общительной женщины, беззаветно любившей своего угрюмого мужа, рос одаренный мальчик. И его отец и мать, исполняя свой родительский долг, как они его понимали и как умели, не в ущерб другим детям, смогли сберечь в нем Божью искру. Они не исправляли его натуру, стремясь добиться гармонической уравновешенности свойств, не ломали характер, не усмиряли нрав, а каким-то образом усилили и укрепили природные черты и дарования.

IV

К тому моменту, когда Федор Достоевский вступил в мир «чужих», он был малообщительным подростком, страстным книгочеем и запомнился одному из одноклассников, В. М. Каченовскому, как «серьезный, задумчивый мальчик, белокурый, с бледным лицом», которого «мало занимали игры: во время рекреаций он не оставлял почти книг» [57].

Список семейного чтения изрядно пополнился; определились собственные интересы — к историческим сочинениям и романам: Лажечников, Масальский, Полевой, Казак Луганский, Вельтман, Нарежный, особенно Вальтер Скотт.

…За полгода до смерти, вовсе не по собственной инициативе, а по просьбе знакомого и в ответ на его письмо, Достоевский составлял, полагаясь на свой читательский опыт, список книг для чтения девочки — подростка, дочери его корреспондента.

Здесь был весь Вальтер Скотт, весь, без исключения Диккенс, «Дон Кихот» и «Жиль Блаз», весь Пушкин — стихи и проза, весь Гоголь. «Тургенев, Гончаров, если хотите; мои сочинения, не думаю чтобы все пригодились ей. Хорошо прочесть всю историю Шлоссера и русскую Соловьева. Хорошо не обойти Карамзина. Костомарова пока не давайте. Завоевание Перу, Мексики Прескотта необходимы. Вообще исторические сочинения имеют огромное воспитательное значение. Лев Толстой должен быть весь прочтен. Шекспир, Шиллер, Гете — все есть и в русских, очень хороших переводах».

Оглядываясь на свое читательское прошлое, Достоевский оценивал его как наилучшее из возможных; детский круг чтения задним числом казался ему оптимальным: нужные книги были прочитаны в нужное время. И он как бы подтвердил точность воспитательного метода, примененного к нему родителями: «…фантазия есть природная сила в человеке, тем более во всяком ребенке, у которого она, с самых малых лет, преимущественно перед всеми другими способностями, развита и требует утоления. Не давая ей утоления, или умертвишь ее, или обратно — дашь ей развиться именно чрезмерно (что и вредно) своими собственными уже силами. Такая же натуга лишь истощит духовную сторону ребенка преждевременно. Впечатления же прекрасногоименно необходимы в детстве».