Фаустус и другие тексты

В точности такова и живописная процедура. Ибо в живописи, как и в кулинарии, нужно дать чему-то куда-то упасть: именно в этом падении преображается (искажается) материя: да покажется капля и размягчится пища: тут производится новая материя (движение создает материю). В работах Рекишо присутствуют все состояния питательной субстанции (поглощенной, переваренной, исторгнутой): кристаллическое, потрескавшееся, волокнистое, комковатая кашица, засохшие вкупе с землей экскременты, маслянистые ореолы, язвы, взбрызги грязи, потроха. И, венчая этот спектр пищеварительной корзины, в больших коллажах, в последних «Реликвариях» материальный источник оказывается явственно пищевым, почерпнутым из журналов по домоводству: вот франко-русский десерт, вот паста, котлеты, земляника, сосиски (все вперемешку со жгутами волос, с собачьими мордами); но кулинарна (и живописна) сама путаница: ворох, сплетение, рагу (симметричным образом, развивающейся во времени живописью является японское сукияки[5]).

Рекишо препровождает нас здесь к одному из мифических истоков живописи: добрая ее половина принадлежит к пищевому (нутряному) ряду. Чтобы убить пищевой сенсуализм нарисованной вещи, нужно избавиться от самой живописи: вы не можете съесть или выблевать «Вещь» Джозефа Кошута: но вместе с тем здесь больше нет никакой живописи (никакой поверхности, никакого царапания): рука живописца и рука кулинара ампутируются в одно и то же время. Что до Рекишо, он все еще живописец: он ест (или не ест), переваривает, выблевывает; его желание (живописи) является масштабнейшей инсценировкой потребности.

Никаких метафор

Всегда остается возможность заявить, что пища является для Рекишо невротическим центром (он не любил красное мясо и морил себя голодом), но центр этот не бесспорен. Ибо стóит вообразить всю питательную траекторию, от пищи до экскрементов, от рта (того, который ест, но и того, который едят, морды) до ануса, как метафора смещается и появляется иной центр: полость, внутренняя оболочка, рептилия кишечника – это необъятный фаллос. К тому же в конечном счете тематические поиски начинают быть тщетными: понимаешь, что Рекишо все время говорит одно и то же, и это отрицает любую метафору: тело целиком находится внутри себя; это внутри тем самым сразу и эротично, и пищеварительно. Наслаждением и произведением управляет некая нечеловеческая анатомия: эта анатомия обнаруживается в последних абстрактных объектах, произведенных Рекишо: это (все абстракции на что-то похожи) раковины, соединяющие в себе спиральные начертания (тема письма) и животность пищеварения, ибо подобные моллюски (морские блюдечки, фисуреллы, кольчатые черви в обрамлении двигательных щетинок) относятся к брюхоногим: если они передвигаются, то при помощи желудка: именно внутренность (внутренность, не интимность) приводит их в движение.

Отбросы

Около 1949 года, когда он еще только начинает свою работу, Рекишо рисует углем башмак; дырочки в его передке пусты; от шнурков остался только обрывок; несмотря на свои достаточно нежные формы, этот башмак – предмет выброшенный. Так у Рекишо начинается длительная эпопея отбросов (вполне оправданно, что у истоков этой эпопеи лежит башмак: желая изменить цивилизованный порядок, Фурье превратил стоптанный башмак, один из основных, наравне с половой тряпкой и помоями, отбросов, в пылающий предмет). Что такое отбросы? Это имя того, у чего было имя, это имя по-именованного; здесь можно было бы остановиться на том, о чем будет сказано далее: на работе на-именования, которому творчество Рекишо служит сценой, но в данный момент уместнее будет связать отбросы с пищей. Отбросы извращают пищу, поскольку выходят за пределы ее функции: они – то, что не было проглочено; пища, вынесенная за рамки голода. Природа, а именно окрестности ферм, полна отбросов, тех самых, которые очаровывали Рекишо и которые он включал в некоторые из своих композиций (куриные, кроличьи кости, перья домашней птицы, все, из чего складывались его «сельские находки»). Вещи, которые проникают в живопись Рекишо (сами вещи, а не их подобия), это всегда отбросы, отвергнутое дополнение, оставленные части: то, что отбросило свою функциональность: вермишель краски по выходе из тюбика, побросанная прямо на холст как в мусорное ведро, вырезанные, изуродованные, обезначаленные фотографии из журналов (склонность журнализма к отбросам), корки (хлеба, краски). Отходы – это единственные экскременты, которые может позволить себе анорексик.

Масло