Фатальные стратегии

Поскольку существует пространство терроризма, существует и циркуляция заложников. Каждый следующий захват заложников, каждый террористический акт является ответом на предыдущий, поэтому создается впечатление, что на глобальном уровне разворачивается цепная реакция, серия трансполитических актов терроризма (в то время как на политической сцене такой цепной реакции не наблюдается совершенно), будто непрерывное круговое движение, также орбитальное, которое переносит с одного места планеты в другое своего рода жертвенную информацию, наподобие системы взаимного церемониального обмена Кула между островами Меланезии.

Ничто не походит более на этот выпуск в обращение заложников, эту абсолютную форму человеческой конвертабельности, эту чистую форму невозможного обмена, чем обращение евро- и нефтедолларов и других плавающих валют, которые настолько детерриториализированны, настолько за пределами золотого эквивалента и национальных валют, что на самом деле они, практически, вообще не обмениваются, а переливаются друг в друга в орбитальном цикле, олицетворяя абстрактный бред невозможного глобального обмена, так же как искусственные спутники Земли воплощают абстрактный бред трансцендентности и контроля. А чистую форму невозможности войны олицетворяют орбитальные ядерные боеголовки.

Мы все заложники, и все мы террористы. Эта схема заменила предыдущую схему господ и рабов, тех, которые господствуют, и тех, над кем господствуют, эксплуататоров и эксплуатируемых. Конец констелляции раба и пролетария, начало констелляции заложника и террориста. Конец констелляции отчуждения, начало констелляции террора. Это худшая из всех констелляций, но она, по крайней мере, освобождает нас от либеральной ностальгии и уловок истории. Начинается эра трансполитического.

Не только в «политической», но и во всех сферах мы пришли к констелляции шантажа. Повсеместно бессмысленное усиление ответственности выполняет функцию апотропии.

Включая даже нашу собственную идентичность, заложниками которой мы являемся: от нас требуют принять ее, требуют, чтобы мы головой отвечали за нее (в таком случае это называется социальной безопасностью), требуют быть самим собой, разговаривать, добиваться, реализовывать себя — под страхом… под страхом чего? Это провокация. В противоположность соблазну, который позволяет вещам разыгрываться и проявляться в тайне, неоднозначности и амбивалентности, она не дает вам свободу быть, она провоцирует вас на свободу быть самим собой. Провокация всегда является шантажом идентичностью (а следовательно и символическим убийством, потому что вы всегда не тот, кем вас вынуждают быть).

К тому же порядку принадлежит и вся сфера манипуляции. Манипуляция — это мягкая технология насилия шантажом. А шантаж всегда осуществляется путем захвата заложника вкупе с частицей чего-то другого, — тайны, аффекта, желания, удовольствия, его страдания и его смерти, — именно так нас вовлекают в манипуляцию (охватывающую всю психологическую плоскость), это способ вызывать посредством навязывания принудительную потребность, эквивалентную насущной.

В межличностном режиме потребности (в противоположность любви, страсти или соблазну) мы испытываем аффективный шантаж, то есть являемся аффективными заложниками других: «Если не дашь мне этого, то будешь отвечать за мою депрессию — если не любишь меня, то будешь отвечать за мою смерть» и, конечно же: «Если не дашь себя любить, то будешь отвечать за собственную смерть». В общем, истерический захват — требование и вымогательство ответа.

Если не хотите стать заложником, берите в заложники других. Не стесняйтесь. Так или иначе, это общее правило, общее состояние. Единственное состояние трансполитичного — это массы. Единственный трансполитический акт — это терроризм, то, что обнаруживает нищету трансполитического и при этом влечет экстремальные последствия. И это, к несчастью для нашего критического ума, верно со всех сторон. В захвате заложников нет ни месседжа, ни смысла, ни политической целесообразности. Это событие без последствий (и всегда ведет в тупик). Но разве политические события не представляют сами по себе что-либо иное, кроме искаженной последовательности? Интересно лишь нарушение последовательности. Некогда оно выступало в роли революции, сегодня сводится к спецэффектам. И терроризм сам по себе всего лишь гигантский спецэффект.

Однако, это не из-за отсутствия воли к смыслу. В противоположность всеобщей транспарентности, терроризм требует от вещей вновь обрести свой смысл, но лишь через акселерацию смертного приговора и индифферентности. Впрочем, эффект его довольно своеобразен, чтобы его можно было отличить и противопоставить другим как катастрофическую форму транспарентности, как кристальную, интенсивную форму — в противоположность всем тем экстенсивным формам, которые нас окружают. Он является отражением той дилеммы, в которой все мы, к сожалению, пребываем, и, вероятно, нет никакого решения проблемы латентного распространения террора в его зримой интенсификации.