Фатальные стратегии

— Не о чем вести переговоры: тексты, распространения которых добиваются «Красные бригады», политически смешны, более того, это секрет Полишинеля;

— Так же как «Красные бригады» не знают, что делать с их заложником, так и государство не знает, что ему делать с заключенными, которые в тюрьмах еще более неудобны, чем в подполье.

Остается эффект обращающейся ответственности, в создании которого преуспели «Красные бригады», — государство, политический класс и СМИ сами оказываются ответственными за возможную смерть Д'Урсо так же, как и террористы. Распространение максимальной ответственности в пустоте равносильно всплеску общей безответственности, а, следовательно, и нарушению общественного договора. Правила политической игры отменяются не посредством совершения собственно насилия, а через обезумевшую циркуляцию акций и ответов на них, через циркуляцию причин и следствий, через принудительную циркуляцию таких государственных ценностей, как насилие, ответственность, справедливость и т. д.

Это давление фатально для политической сцены. Оно сопровождается имплицитным ультиматумом, который звучит примерно так: «Какую цену вы согласны заплатить, чтобы избавиться от терроризма?» Здесь подразумевается следующее: терроризм все же меньшее зло, чем полицейское государство, способное покончить с ним. И вполне возможно, что втайне мы принимаем это фантастическое предложение, и для этого не требуется «политической сознательности», ведь секрет равновесия страха (террора) позволяет нам угадать, что спазматический всплеск насилия предпочтительнее, чем его рациональное осуществление в рамках государства, чем его тотальное предупреждение ценой тотального программируемого засилья.

Во всяком случае желательно, чтобы что-то уравновешивало государство в его всемогуществе. Если посредничество, которое гарантировало это относительное равновесие, исчезло, вместе с правилами политической игры, если исчез общественный договор, вместе с возможностью каждого обнаружить себя в социальном отношении, то есть возможностью спонтанно пожертвовать частицей своей свободы ради коллективного блага, поскольку государство уже фактически взяло все это на себя (и это также конец обмена: индивид не может уже вести переговоры даже о частице своей свободы и выступает заложником, живым ручательством) — тогда государство неизбежно, по мере исчезновения с политической сцены, порождает радикальную и вместе с тем фантазматическую форму контестации: призрак терроризма играет в ту же игру, что и государство, и государство заключает с терроризмом нечто вроде нового, перверсивного, общественного договора.

В любом случае, этот ультиматум оставляет государство без ответа, ведь ответ в итоге делает его еще более террористическим, чем террористы. А также ставит СМИ перед неразрешимой дилеммой: если вы более не желаете терроризма, то нужно отказаться от самой информации.

Проблема заложника крайне интересна, поскольку ставит проблему необменности. Обмен — это наш основной принцип, и он имеет свои правила. Отныне мы живем в обществе, где обмен становится все более невозможным, где все меньше вещей могут быть реальным предметом переговоров, потому что утрачены правила переговоров или же потому, что обмен, генерализировавшись, породил неподвластные для обмена объекты, которые и стали настоящими ставками в этой игре.

Мы переживаем конец обмена. Но лишь обмен ограждал нас от нашей участи. Там, где обмен уже невозможен, мы оказываемся в фатальной ситуации, роковой.

Необменное — это чистый объект, то, чем невозможно ни обладать, ни обменивать. Нечто вроде драгоценности, которую невозможно сбыть. То, что жжет ладони, но чем нельзя торговаться. То, что можно уничтожить, но то, что будет мстить. Эту роль всегда играет труп. А так же красота. И фетиш. То, что не имеет никакой ценности, но то, что бесценно. Это бесполезный объект, и вместе с тем совершенно уникальный, не имеющий аналогов, так сказать, сакральный.

Заложник воплощает в себе два качества: это аннулированный упраздненный анонимный объект, и в то же время совершенно не похожий ни на что исключительный объект высокой интенсивности, опасный, возвышенный (такой же опасный, как и террорист: спросите у лиц, ответственных за освобождение заложников, не проникаются ли те благодаря самому его существованию, самому его присутствию тем самым террором, что и террористы, — более того, для устранения ситуации ликвидация заложников объективно равна ликвидации террористов: правительственные структуры выбирают то первый, то второй вариант, в зависимости от обстановки).

По всем этим причинам, заложник втайне уже не является предметом переговоров. Как раз благодаря этой своей абсолютной конвертабельности. Никакая иная ситуация не представляет собой этот парадокс до такой степени: вырванный из циркуляции обмена, заложник становится способным обмениваться на что угодно. Став сакральным благодаря изъятию, благодаря радикальной чрезвычайной ситуации, в которой он находится, заложник становится невероятным эквивалентом всего остального.