Фарт

Песню пел молодой, чудесный голос. За кучами строительного мусора и ржавых обрезков железа Бухвостову не было видно певца. Вблизи дорожки, по которой можно было коротким путем пройти через пустырь к пристани, на бугре, поросшем скудной травой, сидели военные моряки — Сударышин, Морозов, Журик и еще два или три человека, имен которых Федор Бухвостов не знал. С бугра, видимо, можно было разглядеть певца. Матросы пересмеивались, знаками подзадоривали его. Иван Сударышин хлопал себя по щеке и кричал:

— Эх, парень! Называется, артист! Гармошка в руках, а играет — как на березовом полене. Слышишь, парень? Выше бери!

Федор Бухвостов замедлил шаги. В эту минуту на душе у него было так гнусно, что не хотелось видеться с людьми. Что делать, он не знал. Он шел через весь город, и только одна эта мысль ворочалась в его смятенном мозгу. Да, он думал, что следует, может быть, заявить в полицию. Но ведь у Двибуса его расписка. «Австралиец» потянет его вместе с собой. У Двибуса хватит на это хитрости. Пойди отвертись тогда! Кроме того, как большинство русских людей, Федор Бухвостов презирал полицию, ненавидел все, что было связано с ней. Но главное, главное то, что в руках Двибуса осталась расписка!

Бухвостову не хотелось видеться с людьми, но вместе с тем его мучила потребность поделиться с кем-нибудь своей бедой, облегчить душу. С кем? Друзей среди матросов у него еще не было. Ванька Сударышин? Ему бы только гармошку в руки да шутку какую-нибудь отмочить. Семен Журик? Темный человек, он не поймет Федора. Николай Морозов? Ну, а это сухарь, с ним и трех слов, пожалуй, не скажешь. Поделиться не с кем. А тайну хранить в своем сердце тяжко…

На дорожке через пустырь к пристани показался штабс-капитан Чупров. Взглянув на него, Федор Бухвостов подумал, что хорошо бы ему все рассказать. Он был не такой, как все офицеры, серьезный, простой. Он внушал доверие.

Штабс-капитан поравнялся с Федором. С привычной лихостью Бухвостов козырнул, а козырнув, почувствовал, что ничего рассказывать этому офицеру он не станет: все-таки офицер.

— Как дела, братец? — спросил штабс-капитан.

— Понемножку, ваше благородие, — ответил Федор, стараясь не встречаться глазами с Чупровым.

— Капитан второго ранга не проходил?

— Только что сам подошел, ваше благородие.

Некоторое время Бухвостов глядел вслед штабс-капитану, затем свернул с дорожки и подошел к товарищам.

С бугра открывался вид на реку и на противоположный берег, обрывистый, светящийся глиняными отвалами, с зарослями высокого очерета под самой кручей. Несмотря на яркие флаги и свежую, поблескивающую на солнце окраску, дредноут «Императрица Мария» казался угрюмым. Четыре броневые башни, похожие с берега на нефтяные цистерны, тянулись орудийными стволами в брезентовых чехлах в сторону моря. Только что окрашенные золотые орлы горели на корме, как два недремлющих злых глаза.

Почти у самой реки, в том месте, где пустырь, заваленный мусором, переходил в прибрежную лужайку, на краю ямы, из которой брали глину для обмазки печей, сидела группа мастеровых. Перед ними на пестрой салфетке была расставлена всякая снедь и три зеленых полуштофа с водкой. Молодой парень растягивал гармошку и пел под ее аккомпанемент, поглядывая на реку, где, расцвеченная флагами, поднималась «Императрица Мария». Когда он умолкал, слышалась музыка духового оркестра на линейном корабле и стук прессов и молотков клепальщиков за заводским забором; работы там не прекращались ни на один день.

От пристани отошел катер. Бухвостов различил на нем три фигуры в белых кителях и белых фуражках. Это был командир бригады подводных лодок капитан первого ранга Клочковский, командир «Спрута» капитан второго ранга Старовойтов и штабс-капитан Чупров. Катер описал широкий полукруг на тихой воде и, оставляя за собой белый бурун, направился к дредноуту.

— Эй, служивые! — крикнул матросам один из мастеровых. — Подсаживайтесь, на всех хватит!

Одной рукой он приподнял полуштоф с пестрой салфетки, а другой коснулся горлышка бутылки, торчавшей из пиджачного кармана.

Парень с гармошкой повернулся в сторону матросов и в виде приглашения заговорил речитативом:

Я тебе не спрашиваю, шо в тебе болить,
А я тебе спрашиваю, шо ты будешь пить.
                   Пильзенскую пиву,
                   Самогон-вино,
                   Душистую фиалку
                   Или ничего…

— Пошли, братцы? — спросил Сударышин, поднимаясь.

Продажа водки во время войны была запрещена — тем привлекательнее представлялась даровая выпивка.

Петр Гребень поднялся вслед за ним. Но Николай Морозов сказал, прищуриваясь:

— Не стоит, братва. Как бы не придралась какая-нибудь шкура: военные моряки со штатскими. Кто их знает, что за люди?

Сударышин помедлил, однако гармошка выглядела так соблазнительно, что он отмахнулся и пошел через буераки и кучи мусора к мастеровым. Гребень нерешительно последовал за ним. Затем он приостановился и снова пошел вперед, когда его обогнал Бухвостов. Федору очень хотелось выпить.