Фарт

— Так-то оно так, — произнес матрос, который молчал все время, — да за такие разговорчики с тебя не то что сдерут шкуру, кость вышибут.

Он встал и пошел прочь.

— «Так-то оно так»… — передразнил его Морозов. — С такими бахарями и победы не одержим, и революцию проспим. — Он повернул к Федору злое, возбужденное лицо. — Наше начальство, если хочешь знать, скорее продаст Россию немцу, чем допустит до революции. Об этом тоже нужно не забывать.

— Любопытный разговор, — удивился мастеровой с лицом литейщика. — Думали прощупать морячков, а они вон какие дошлые. Вот что, братец, нужно будет повидать тебе одного нашего…

Он не договорил. Молодой мастеровой приблизился к ним, не прекращая приплясывать, качнул головой и показал глазами в сторону.

На бугре, в глубине берега, стоял человек в студенческой фуражке и черном пиджаке. Диагоналевые брюки его, заправленные в сапоги с низкими голенищами, пузырями вздувались на коленях; на носу красовалось пенсне; наклонив лицо, он глядел поверх стекол на мастеровых и матросов и копошился пальцами в пачке с папиросами.

— Разлетайся в полном спокойствии, — сказал литейщик. — Вон шпик стоит. А тебя, — он кивнул Морозову, — мы сыщем. Пока на-ка, возьми. Почитаешь на досуге. — Он сунул Морозову пачку листков на тонкой бумаге. Такую же пачку он подал молодому парню и сказал: — А теперь двинули, айда!

Не торопясь мастеровые сложили в плетеную кошелку бутылку, закуску, бородатый прикрыл кошелку пестрой салфеткой и встал. За ним поднялись остальные. Бородатый быстро проговорил:

— Между прочим, ничего такого, — он покачал перед собой растопыренными пальцами, — мы не слыхивали и не говорили.

Молодой парень отобрал у Сударышина гармошку, и мастеровые направились по обочине пустыря в сторону завода. Впереди шел парень с гармошкой и, растягивая мехи, горланил песню:

Город Николаев, французский завод,
Там живет мальчишечка, двадцать один год…

Пожилой мастеровой с красными глазами вытащил носовой платок и неторопливыми движениями, помахивая им перед собой, выводил равнодушные коленца.

Николай Морозов подхватил Сударышина под руку. Покачиваясь на пьяных, заплетающихся ногах, он поволок его вниз, к реке. Петр Гребень присоединился к ним. Федор бросил взгляд на шпика в студенческой фуражке и пошел не торопясь к пристани. От сидения на земле у него заныла рана в бедре. Он шел, прихрамывая и волоча ногу.

А Эрнест Мюнг после того, как Федор Бухвостов выбежал из пивной, вызвал в условное место Конашевича и приказал ему уничтожить матроса. Мюнг, хотя и полагал, что из-за расписки Федор побоится сообщить куда следует о его предложении, все же не хотел оставлять в живых человека, посвященного в тайну.

ГЛАВА XII

После торжественного молебна по случаю вступления в строй нового линейного корабля флаг-офицер адмиральского штаба лейтенант Шен пригласил командиров-подводников и конструктора штабс-капитана Чупрова в салон командующего Черноморским флотом, адмирала Андрея Августовича Эбергарда. Адмирал держал свой флаг на «Императрице».

В парадном мундире, плотно обтягивающем тучное тело, в орденах и лентах, адмирал сидел за небольшим, карельского дерева письменным столом, когда в салон вошли офицеры. Не без усилий он поднялся с кресла и встретил подводников стоя.

— Господа, — начал он, — в этот торжественный час, когда в строй становится мощнейший корабль нашего флота, я хотел поговорить с вами о тех мерах, которые мы должны предпринять, чтобы «Императрица Мария» могла без помех совершить переход в базу флота. Как вы знаете, артиллерия нового дредноута еще не испытана. Естественно, я не хочу рисковать встречей с неприятелем, пока не будут проведены пробные стрельбы…

Характер адмирала Эбергарда полностью сказывался в этих закругленных фразах, произнесенных тихим, но приподнятым тоном. Офицеры знали, зачем вызывает их адмирал. Однако Эбергард любил говорить, любил послушать самого себя. Поэтому, прежде чем приступить к деловому и конкретному обсуждению вопроса, он произнес немало общих слов.

Склад его устной речи в точности соответствовал тому, каким он писал рапорты и доклады. «Говорит, как пишет», — такое мнение об адмирале существовало на флоте. Слова Эбергард произносил коротко, отчетливо, раздельно, и это вначале производило выгодное впечатление. Казалось, так говорит волевой, решительный, умелый командир. Но иллюзия исчезала быстро.

Чупров стоял позади всех у дверей салона, отделанного карельской березой, похожей на теплый мрамор. Через плечи старших офицеров он глядел на адмирала и представлял его таким, каким знал в Порт-Артуре. Тогда Эбергард был в чине капитана первого ранга, и его спокойное квадратное лицо с большим ясным лбом свидетельствовало об упорстве, уме, сильной воле.