Фарфоровая жизнь

Виктор Васильев хмуро смотрел в окно. Старое дело, невесть откуда появившееся, может оказаться подделкой – но Виктор понимал, что подделка именно то дело, что он получил в архиве.

– Как я мог не заметить! – Виктор щелкнул пальцем по фотографии. – На фотографии не Анна Штерн, эта женщина явно же выше ростом, плотнее – это можно определить, высчитав размер по половицам, они стандартные, а лица лежащей ни на одной фотографии не видно. Постановка, от начала до конца, и сделано это было именно следователем, причем с ведома начальства.

– Если начать это копать, дерьмо по трубам понесется так, что не расхлебаем. – Семенов сердито посмотрел на стопку страниц со старым делом. – И мы не можем пустить это в работу, дела-то по сути нет, так что доказать подлог уже невозможно: свидетелей нет. Эта… Тина Тобольцева – она никакой не свидетель, насколько я понимаю из того, что о ней известно, – там чуть сильнее надавить, и она слетит с катушек, просто с балкона сиганет, и все, пишите письма. Да и расспрашивать ее… Я бы не стал, вот честно, грех на душу. Ни один человек на свете не заслуживает того, чтобы намеренно вспомнить такое.

– Но она единственный свидетель, если не считать экономку.

– Ищем, Андрей Михайлович, ищем, но тетка как в воду канула. – Виктор вздохнул. – И пока ее не нашли, да и найдем ли мы эту Елену Игоревну живой? Пока Тина Тобольцева и правда единственный свидетель тех событий. Но, тут Виталька прав, свидетель она ненадежный. Кто знает, что сделали с ее мозгами, чтоб она смогла забыть такие стрессовые вещи, и если заставить ее вспомнить – что из этих воспоминаний будет правдой, а что – просто чем-то вроде ее интерпретации? А самое главное, что потом будет с ней самой? Мы и без нее выясним, что там случилось, просто время нужно, а времени, конечно, у нас практически нет.

– Вы оба правы. Причин поднимать то старое дело у нас нет, свидетеля фактически нет, а часики тикают, и в расследовании убийств мы не продвинулись, но я думаю, мы должны все-таки выяснить как можно больше о той давней истории, а потому у меня есть санкция на эксгумацию тела Анны Штерн. – Бережной усмехнулся. – Езжайте на Бородинское кладбище, там она похоронена.

– Андрей Михайлович, да что там осталось-то после стольких лет?!

– Вот и посмотрите, что осталось. – Бережной поднялся и подошел к окну. – Витя, иногда остается больше, чем мы ожидаем. С вами поедет патологоанатом Норейко, я попросил его оказать всяческое содействие. Шуметь о мероприятии не надо, так что сделаем все тихо. Когда выяснится, что смерть Анны Штерн наступила совершенно не по тем причинам, которые указаны в протоколе, а это выяснится, мы сможем задать вопросы некоторым людям, и люди эти будут вынуждены сотрудничать. Но пока у нас на руках просто невесть откуда взявшиеся страницы бумаги, которые могут быть подделкой.

– Но вы же так не думаете?

– Нет, не думаю. – Бережной вздохнул. – В те годы всякое творилось, так что вполне могли подменить дело, переквалифицировав на несчастный случай, подменить все улики. Но если это было сделано, то только с согласия самого Штерна. Если его не убрали вместе с женой, то он должен был согласиться все замять, предал свою жену и продал дочь – за какие ништяки, а главное – кому? Вот это нам и предстоит выяснить, и тогда, я думаю, мы узнаем, что произошло в доме на Веснина и кто виноват. Идите, работайте, вечером собираемся здесь же.

Бережному требовалось подумать. Конечно, никто не знает, в какую сторону начала копать группа – кроме молодого прокурора, крестного сына Бережного, который и дал санкцию на проведение эксгумации, да патологоанатома Норейко, большого друга покойного Петровича. Эти люди трепаться не станут, они заинтересованы в результатах расследования следственной группы, но Бережной понимал, что стоит поползти слухам, и расследование прикроют, а всех причастных, включая его самого, вполне могут на протяжении короткого времени просто убрать. Кто знает, кто и что стоит за той старой историей? Но у некоторых преступлений срока давности нет.

Телефон в кармане требовательно зазвонил, и Бережной с тревогой поспешил принять звонок – звонила Василиса.

* * *

Геннадий закончил поиск и откинулся в кресле. То, что он нарыл, перевернуло его представления о мире и безопасности. И теперь Геннадий точно знал, что никогда не станет делать, когда у них с Машкой появятся дети, – он ни за что не позволит своим детям учиться в закрытых школах, даже в самых лучших и известных. Потому что эта закрытость иной раз позволяет процветать вещам, которым среди людей и названия-то нет.

– Гена, тут пришла эта дама.

«Этой дамой» Машка называла Инну Шатохину. Геннадий ухмыльнулся – его Машка очень сложно относится к людям, а Инна ее, скорее всего, просто пугает. Но Машка никогда не позволяет себе проявлять на работе личные эмоции, и только по напряжению в ее голосе, не слышному посторонним, Геннадий понимает, что Машке неуютно, когда приходит Инна Шатохина.