Фараон

– Он был бы понятен для меня лишь в том случае… если бы жрецы… задумали свергнуть власть фараона в Египте. К этому, впрочем, они стремятся еще со времен твоего деда.

– Ты сам не знаешь, что говоришь, – перебил его наместник, почувствовав, однако, тревогу в душе.

– Может быть, я и ошибаюсь, – ответил Хирам, пристально глядя ему в глаза. – Но послушай…

Он придвинул свое кресло к царевичу и заговорил шепотом:

– Если бы фараон объявил войну Ассирии и выиграл ее, у него оказалась бы большая, преданная ему армия, сто тысяч недоплаченной дани, около двухсот тысяч талантов с Ниневии и Вавилона, наконец, около ста тысяч талантов ежегодно с завоеванных стран. Такое огромное богатство позволило бы ему выкупить поместья, заложенные у жрецов, и навсегда положить конец их вмешательству в дела власти.

У Рамсеса загорелись глаза. Хирам продолжал:

– А сейчас армия зависит от Херихора, то есть от жрецов, и, за исключением наемников, фараону не на кого рассчитывать. К тому же казна фараона пуста, и большая часть его поместий принадлежит храмам. Царю, хотя бы для содержания двора, приходится каждый год делать новые долги. А так как финикиян у вас уже больше не будет, то вам придется занимать у жрецов. Таким образом, через десять лет фараон – да живет он вечно! – лишится последних своих поместий. А что потом?

На лбу у Рамсеса выступил пот.

– Так вот, видишь, достойный государь, – продолжал Хирам, – жрецы лишь в одном случае могли бы и даже вынуждены были бы принять позорный договор с Ассирией – если бы они хотели унизить и уничтожить власть фараона. Иначе остается предположить, что Египет слаб и нуждается в мире во что бы то ни стало…

Рамсес вскочил.

– Замолчи! – вскричал он. – Я предпочту измену вернейших слуг такому унижению страны! Как можно, чтобы Египет отдал Азию Ассирии… Ведь через год он сам попадет под ярмо, так как, подписывая такой договор, он признает свое бессилие.

Царевич начал взволнованно ходить взад и вперед. Хирам смотрел на него не то с состраданием, не то с сочувствием.

Вдруг Рамсес остановился и сказал:

– Все это ложь! Какой-то ловкий бездельник обманул тебя, Хирам, а ты ему поверил. Если бы существовал такой договор, он хранился бы в величайшей тайне. А ведь, по-твоему, выходит, что один из четырех жрецов, которых ты назвал, предал не только фараона, но и самих заговорщиков.

– Но ведь мог быть кто-то пятый, кто подслушал их, – заметил Хирам.

– И продал тебе секрет?

– Меня удивляет, – заметил Хирам, – что ты еще не познал могущества золота.

– Но у наших жрецов больше золота, чем у тебя, хоть ты и богач из богачей.

– Но и я не отказываюсь от лишней драхмы. Зачем же другим швыряться талантами?

– Они – слуги богов, – возражал, горячась, наследник. – Они побоялись бы божьей кары.

Финикиянин усмехнулся.

– Я видал, – ответил он, – много храмов разных народов, а в храмах множество идолов, больших и маленьких, деревянных, каменных и даже золотых. Но богов я не встречал нигде.

– Богохульник! – воскликнул Рамсес. – Я сам видел божество, чувствовал на себе его руку и слышал голос.

– Где это было?

– В храме Хатор, в преддверии храма, в моей келье.

– Днем? – спросил Хирам.

– Ночью, – ответил Рамсес и задумался.

– Ночью ты слышал голоса богов и чувствовал их руку? – повторил финикиянин, напирая на каждое слово. – Ночью многое может привидеться. Как же это происходило?

– Кто-то прикасался к моей голове, плечам, ногам, и клянусь…

– Тсс… – перебил Хирам с улыбкой, – не следует клясться понапрасну.

Он пристально посмотрел на Рамсеса своими проницательными, умными глазами и, видя, что в душе юноши пробуждаются сомнения, сказал:

– Вот что я тебе скажу, государь, ты неопытен и окружен сетью интриг, а я был другом твоего деда и отца. Поэтому я окажу тебе одну услугу. Загляни когда-нибудь ночью в храм Ашторет, но… обещай мне сохранить тайну… Приходи один, и ты увидишь, какие там боги говорят с нами и прикасаются к нам.

– Приду, – ответил Рамсес.

– Предупреди меня, государь, в какой-нибудь день утром. Я тебе скажу вечерний пароль храма, и тебя пропустят. Только не выдай ни меня, ни себя, – прибавил с добродушной улыбкой финикиянин. – Боги иногда еще прощают разоблачение своих тайн, люди же – никогда.

Он поклонился и, воздев глаза и руки, стал шептать благословения.

– Лицемер! – воскликнул Рамсес. – Ты молишься богам, в которых не веришь?

Хирам окончил благословение и сказал:

– Да, я не верю в богов египетских, ассирийских, даже финикийских, но верю в единого, который не обитает в храмах и имя которого неведомо.

– Наши жрецы тоже верят в единого, – заметил Рамсес.

– И халдейские тоже, а все-таки и те и другие сговорились против нас… Нет правды на свете, дорогой царевич.

После ухода Хирама наследник заперся в самой отдаленной комнате под предлогом чтения священных папирусов.

Под влиянием только что слышанного в его пылком воображении почти мгновенно созрел новый план.